Был еще один стопор, мешающий вольной мысли: опасение возможных неожиданностей, которые могут случиться в пути и возможной погони за ними римских легионеров на конях — пока не укрылся он в своей родной Галилее, он не мог серьезно думать о грядущем. Он наслаждался покоем и думал о сиюминутном.

— Спим, Мария, до восхода луны. Согласна?

— Да, равви.

— Поим мулов, дадим им попастись немного в пути лишь после восхода солнца. Тогда подкрепимся и сами. Нам нужно за завтрашний день доехать до Назарета.

— Нет, — решительно возразила она. — Мы едем в Магдал, — затем смягчила тон на матерински-ровный. — Прикинь: если Понтий заподозрит, а еще хуже, если узнает всю истину свершившегося, не пошлет ли он вестника к Антипе в Тивериаду? А тот, не станет ли искать тебя в Назарете? Мой совет, равви, тебе нельзя показываться людям, даже самым близким друзьям, до тех пор, пока не убедишься ты, что тебя не ищут по воле прокуратора. Тайно мы должны уехать в Эдессу с торговым караваном. До этого времени ты тайно будешь жить у меня в доме. Все заботы я возьму на себя. Отыщу и попутный караван.

— Покинуть на какое-то время Израиль нужно, я с этим согласен. Но не в Эдессу. Она зависима от Рима, и если Рим захочет, он достанет меня там. Не сможет помочь даже Абгар. Опасна Эдесса для меня и Сарманским братством. Если они узнают, что я снят с жертвенного креста, не возмутятся ли?

— Тогда — в Индию. Где ты много лет прожил и где есть большая еврейская община.

— Вполне возможно. Но об этом поразмышляем, когда окажемся на месте и в безопасности.

— Хорошо. Определимся, и я начну действовать.

— Одного я не хочу и не могу избежать: встречи с апостолами. Если не оставлю завета своего им, не начнется ли у них разброда? А мне важно, чтобы они несли Живой Глагол Божий именем моим до моего, — поправился, — нашего возвращения.

Из всего сказанного Иисусом Мария по-настоящему услышала только одно: «Нашего возвращения».

«Он согласен взять меня с собой! Согласен!» — ликовала она. Душа ее пела, глаза искрились радостью, и хотя Иисус не видел в темноте глаз ее, почувствовал ее настроение и даже проник в ее мысли.

«Да, дела…»

Впрочем, не осудительно он подумал, а с волнением и неясной тревогой о том, к чему приведет их совместная поездка. На многие годы.

«Я должен сдержать обет. Я сдержу его!»

Святая наивность. Разве можно утверждать несбыточное.

Столь же наивно оценивал он свое влияние на апостолов, весомость для них своего слова, как непреложного Завета на время его отсутствия. И не потому, что апостолы вычеркнут его из своей жизни, нет — они пойдут под флагом его Живого Глагола Божьего, только каждый из них станет нести его по своему пониманию, на свой манер, со своим к нему интересом.

Все пойдет так, как извечно велось у людей: рождались светлые идеи в головах Великих Мудрых, в душах благословенных Великим Творцом, те же, кто вроде бы подхватывал эти идеи, подминал их под себя, имея впереди всего свою личную выгоду. Лишь единицы способны свято блюсти слово, данное от Всевышнего через уста смертного.

Но об этом если Иисус и узнает, то через слухи, которые станут доходить до него во многом измененные, либо преувеличенные, либо, наоборот, сглаженные.

Все так. Это, однако же, грядущее. А сейчас они, вполне довольные состоявшимся предварительным обсуждением дня завтрашнего, заснули сном праведников, свершивших благое дело.

Но едва луна всплыла над горизонтом, проснулись одновременно оба. Собирались, молча и быстро. Лишь когда сели в седла, Иисус сказал:

— Едем на Гезрель, Сефорис, от него уже в Магдалу.

Такой маршрут подлинней дороги, ведущей к истоку Иордана из Галилейского моря, но зато значительно безопасней. Это неоспоримо. Если будет послана погоня, она, скорее всего, поскачет берегом Иордана, привычным для паломников маршрутом, а если даже появится в Самарии, то от Сихема поскачет прямиком к Тивериаде. В общем, этим решением Иисус постарался себя как можно надежней обезопасить.

Мария, однако, одобрив предложенный Иисусом путь, не могла даже предположить, что ей еще раз придется настойчиво переубеждать Иисуса не заезжать в Назарет. Он тоже поначалу не думал об этом, приняв добрый совет Марии к сердцу, намереваясь обогнуть горы, укрывавшие Назаретскую долину, но чем ближе они подъезжали к родным его местам, тем настойчивей стучалось ему в грудь желание повидаться с матерью, обнять ее, сказать, что жив, и позвать ее с собой в изгнание, когда подойдет к тому время. Не выдержал в конце концов, сказал Магдалине:

— Мать моя услышит от паломников, что распят я, переживет ли страшную весть? Вопреки твоему разумному совету хочу все же заехать в отчий дом.

— Это, равви, смерти подобно! Я лягу под ноги мула твоего, но не пущу!

Он вроде бы отступился сразу, но вскоре предложил иное:

— Ты войди в город и позови ее ко мне. Я подожду, укрывшись.

— Нет. Не свершу и этого. Если даже ты оттолкнешь меня от себя.

— Но как оповестить мать, сестер и братьев? Или хотя бы одну мать?

— Пока никак. Только через несколько дней. И сделаю это я сама. Доверься мне.

Принимая разумность суждений Марии Магдалины, Иисус все же никак не мог избавиться от жгучего желания проведать мать, сообщить ей, что он жив. Он представлял себе, как станет переживать она его позорную смерть на кресте. Время от времени Иисус возобновлял разговор на эту тему, но Мария оставалась твердой как камень. И ее можно было понять и поддержать: она любила безмерно, и для нее ничего больше не существовало, кроме ее любви. Она, сделавшая почти невозможное, чтобы Иисус жил, жил для нее, потери его не смола бы перенести. Появление же его в отчем доме не укроется от глаз соседей, а это уже след, по которому пойдут преследователи, если они будут посланы.

Не останется без внимания и ее посещение родного дома Иисуса. Без причины такого не бывает. И еще один вопрос может возникнуть: почему она воротилась из Иерусалима не вместе с паломниками, а раньше них, и тогда дом ее в Магдале может быть взят под наблюдение, а именно в своем доме она намеревалась укрыть Иисуса, пока не найдет попутного торгового каравана и не договорится с караванщиками о присоединении к ним. А на это потребуется не один день.

Она вышла победительницей. К полудню они обогнули Назаретский хребет и за ним, не доезжая до Сефориса, остановились на небольшой отдых.

Теперь у них оставалась одна забота: как въехать в город, не привлекая к себе особого внимания? Или лучше войти пеше, с посохами в руках, расставшись предварительно с мулами?

Это тоже не дело. Появление бесхозных животных вполне может вызвать подозрение.

В общем, сейчас они походили на тех, кто, даже не обжегшись на молоке, а только предполагая такую возможность, усиленно дул на воду. Они и не могли мыслить иначе — слишком высокая цена любой самой незначительной ошибки или оплошности. Не могли они и прибегнуть к помощи даже самых близких друзей, ибо Иисус уже без всяких сомнений принял совет Марии Магдалины не показываться до времени никому. У него уже начинал созревать план дальнейших поступков своих.