Усердный Эркамбальд был мастером подобного витиеватого стиля изложения. Возможно, в государственных документах это и было необходимо, но у Карла были свои прихоти. Со своего небольшого мраморного трона в галерее церкви Девы Марии он видел надпись, которая красной мозаикой обозначала имя строителя – Карл Император. Он велел каменщикам из Сицилии выложить мозаику по-другому – Карл Вождь, так как чувствовал себя спокойнее, читая эти простые и, бесспорно, правильные слова.

По собственной воле Шарлемань разделил свои драгоценные камни, золото, монеты, богатые одежды и прочие ценности на три части, уложенные затем в три больших сундука. Содержимое двух запечатанных сундуков должно быть распределено между церквями, и 21 архиепископ должен был получить эти ценности.

Столько жертвовал Шарлемань, отдавая долг христианина.

Третья часть, в третьем сундуке, – личные вещи вместе с сокровищами – не была запечатана. Он мог сам всем этим пользоваться, а после его смерти все это будет принадлежать его семье, приближенным и какую-то часть раздадут бедным.

Так как среди всего прочего имелись и громоздкие предметы вроде церковной утвари, изделий из меди, железа, украшенного драгоценными камнями, ковров и даже оружия и седел, которые никак не помещались в третий сундук, он приказал, чтобы их присоединили позже.

После этого он сделал несколько особых распоряжений. Его церковь Девы Марии должна стоять там, где стоит, нетронутая, со всеми украшениями.

Его библиотеку, столь тщательно собранную Алкуином, должны были распродать по справедливым ценам, а вырученные деньги раздать беднякам.

Один из его серебряных столиков с изображением плана Константинополя должны были отправить в церковь Святого Петра; столик с изображением Рима – в Равенну. Третий и самый дорогой, с изображением карты мира, будет принадлежать его наследникам, включая самых бедных.

Так Шарлемань разделил свое имущество. Среди свидетелей, подписавших документ о разделе, были Арно и Теодульф, а также аббаты Ангильберт и Фредугис.

Как только с этим было покончено, Шарлемань спешно отправился вниз по Маасу к побережью, чтобы ускорить строительство фортов в Тенте и боевых кораблей на реках. На берегах Ла-Манша, где часто появлялись норманны, он осмотрел Булонь, построив при этом ложный маяк, чтобы сбивать с курса вражеские корабли. Куда бы Шарлемань ни направлялся, всюду он рассказывал о победе в Испании. Тортоса в конце концов пала, и вся линия Эбро была в руках христиан.

Доказательством этого служило прибытие послов из высокомерной Кордовы с предложением мира от имени эмира Хакама. Далеко на юге Бернард, сын Пипина, стал королем Италии, а Адальгард заключил мир с беневентанцами, поклявшимися соблюдать его, если и Константинополь согласится с условиями мира.

Он должен во что бы то ни стало заключить союз с Константинополем. Шарлемань посчитал знаком Божьего провидения пребывание мавров во дворце, когда приехали величественные послы из Константинополя. Он встревожился, узнав о том, что они невысокого звания. Один из них, Михаил, митрополит Константинопольский, в молодости был посланником, а второй – простой офицер стражи нового императора Михаила. Но Шарлемань решил не ударить в грязь лицом и собрал весь имевшийся в наличии цвет собственной стражи в ярких новых плащах. Паладины разоделись в шелковые одежды с султанами из перьев, а сеньоры все были в мантиях. Флаги из 21 подвластного Шарлеманю города выстроились вдоль лестницы рядом со статуей медведя.

Когда сенешаль Бурхард поспешил сообщить своему королю, что послы императора выражали беспокойство по поводу набегов болгар и надеялись, что «владыки Востока и Запада не станут чинить друг другу зло», Шарлемань поначалу воспрял духом, но затем сообразил, что византийцы всегда начинали со сладких как мед комплиментов.

Он приказал сопроводить послов, но не в большой зал, где места было достаточно, но само помещение бедновато украшено по византийским меркам, а в свои самые великолепные апартаменты – неф маленькой церкви Девы Марии. Там он их встретил, увенчанный диадемой с драгоценными камнями, в вышитой золотом мантии. На боку у Шарлеманя висел золотой меч с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, – прекрасный скипетр Тассилона. Когда вошли послы, одетые в мрачные и тусклые одежды фиолетового цвета, церковный хор под звуки органа запел: «Реет королевское знамя». Послы склонили головы, встали на колени и отдали в руки Шарлеманя документ с предложением мира.

Писцы записали в конце: «Они прославляли его на родном греческом языке; они называли его императором и басилевсом».

Спустя 12 лет после коронования Шарлеманя признали императором, равным басилевсу Константинополя.

Этой легенде дали жизнь тихие земные голоса. Один мальчик собирал лекарственные растения в монастырском саду. Низко нагибаясь, он вдыхал аромат иссопа и тимьяна и представлял, как он отнесет корзинку с растениями к двери, где дожидается старый монах-бенедиктинец, и при этом произнесет следующие слова, хотя до сих пор он не слишком высоко ставил свой поэтический дар: «Такой скромный подарок, отец мой, для такого великого ученого – если бы вы просто сидели здесь в тенистом зеленом саду, то все ученики вашей школы играли бы здесь под сенью яблонь. Все ваши смеющиеся ученики из счастливой школы. Отец мой, ты можешь сотворить книгу из одних только мыслей, пожалуйста, упрости эти слова и придай им форму, чтобы они стали похожи на поэму».

Этот мальчик вырос и написал-таки поэму, которую назвал «О садоводстве», и объяснил, что это весьма скромный подарок от Уольфрида Страбо почтенному аббату монастыря Святого Галла.

Далее Фредугис, занявший место Алкуина, прогуливался по песчаному берегу Луары и пытался припомнить мысли своего повелителя о «полях, где цветы дают жизнь растениям, которые лечат; где птицы хором поют свои утренние песни, прославляя Господа, который их создавал; где аромат цветущих яблонь вползает в монастырские обители, как память о собственном голосе, эхом отражавшемся от стен».

Эти тихие, нестройно звучавшие голоса тем не менее предвещали новую надежду и покой в умах людей; дети, толпой бегущие в школу в Туре; поток книг из скриптория, написанных ясным, четким шрифтом. Эти книги затем шли в Реймс и Рейхенау, где монахи рисовали более правдоподобные лики святых, расходились по полям Бретани и вершинам Астурии, где ремесленники работали с кузнечным горном и щипцами, чтобы изготовить новые светильники по образцу мавританских в Кордове – такое спокойствие в труде, такое всеобщее выражение веселья, радости были порождением тех быстро промелькнувших мирных лет.

В своих покоях в Орлеане, где была нарисована карта мира, деятельный Теодульф вспоминал Ротгейду, приносившую яблоки своему отцу и теперь «сиявшую во всем блеске своего царственного величия». В Сен-Дени на столбовой дороге, ведущей к безвестному, скрытому от людских глаз, заросшему Парижу, бывший лангобард Фардульф объявил, что гостиница-дворец, которую он выстроил в знак благодарности, ожидает прибытия Шарлеманя. Приготовленные для него спальные покои с кроватью, покрытой узорчатой шелковой тканью, выходили окнами на далекую Сену. Гостиница ждала его – неужели он не посетит ее снова в месяц сенокоса?