В корзине лежала гора чистого белья, я принялась его складывать. На самом дне обнаружились Брюки. Сложенное белье я убрала в шкаф. Потом бросила Брюки в камин и держала на углях, пока не задымились. Когда Брюки рассыпались в пепел, я разбила кочергой оставшиеся головешки.

Закрыла ставни, приколотила на входную дверь прежний лист фанеры. Сняла вывеску. Все мои клиентки уже давно были в курсе — слухи в Онкведо распространяются быстро.

Однажды утром Билл привез мне конверт из Принстонского университета. Деньги по чеку я получила без труда.

Я передала их в местный фонд «Накорми ребенка», оставила себе только на то, чтобы купить джинсы за двести долларов (ну ладно, на распродаже они стоили сорок). Их, можно подумать, на меня шили.

Позвонила начальнице Вайнделлского архива и сказала, что хочу передать им рукопись в дар. Она «чрезвычайно заинтересовалась» и спросила, собираюсь ли я создавать для этого фонд.

Нет.

Мистеру Дейчу-младшему я презентовала шесть шаблонов писем. Похоже, наши беседы приоткрыли щелку в его необщительности, потому что, когда я объясняла, для чего нужен какой шаблон, он даже ненадолго взглянул мне в глаза. Может, он уже готов к самостоятельному общению со своими клиентами. Я пообещала, что каждый год буду помогать чистить вишни от косточек, если спрос на вишневое мороженое не упадет.

Дописала для Марджи «амишевский» любовный роман. Ей понравилась сцена, где герой на пике наслаждения — названном «вершиной» — кричит: «Выходи за меня!» Марджи считала, что роман придется по вкусу женской аудитории. Рынок любовной литературы казался бездонным, так что я написала еще роман, потом еще. Пустила в ход все бейсбольные словечки, какие выучила. Писать о спорте и о сексе — почти одно и то же. Кто знает, может, это и есть мое призвание. Мама пришла в ужас от того, что я целыми днями пишу.

— У тебя же попа станет совсем плоской! — ахнула она.

Время от времени выходили на связь бывшие сотрудники. Тим попросил рекомендательное письмо. Уэйн прислал записку на официальном бланке, когда его приняли в Гарвард в высшую экономическую школу. Выразил мне свою признательность за то, что я дала ему возможность осознать и развить интерес к предпринимательской деятельности.

Сид прислал мне несколько сборных музыкальных дисков — на каждом имелась по меньшей мере одна песня, которую можно назвать неприличной. Дарси он подарил черные балетные туфельки. Надев их, она протанцевала свою вариацию на тему из «Щелкунчика», взяв в кордебалет щипцы для орехов, безотказных Барби и несколько пластмассовых мышей.

Три месяца спустя после закрытия дома свиданий мы поставили лоток с мороженым на улице, где должен был проходить парад в честь Дня независимости. На параде в каждом из здешних городов полагалось дежурить всем пожарным округи, так что до Онкведо очередь доходила только седьмого июля. Парад повторялся из года в год: сначала ползут, гудя, допотопные пожарные машины, потом тракторы тянут волокуши с тюками сена, на которых восседает Молочная Королева штата Нью-Йорк со своей свитой и машет всем рукой.

Бабуля Брюс тоже явилась посмотреть парад — она сидела в своей инвалидной коляске рядом с мистером Дейчем-старшим. На ней была футболка с надписью «Старейшая жительница Онкведо».

Я дала ей стаканчик мороженого. Накануне мы с Сэмом до полуночи чистили вишни.

— Спасибо, милочка.

Ела она медленно, наклонившись к самым коленям, на которые аккуратно подстелила бумажную салфетку. Когда стаканчик почти опустел, Бабуля Брюс положила деревянную ложечку и посмотрела на меня. У нее были глаза цвета хорошо промытой синевы.

Я присела на корточки рядом с ее коляской.

— Прекрасно, — сказала она, кивая мне. — Прямо то, что надо.

Сэму нравилось накладывать покупателям мороженое, Дарси же сердито сверкала на них глазами, пока я не отвела ее в сторонку и не дала ей порцию пломбира. Дарси выбрала из него все вишни, шепча по ходу: «Уйди, уйди, уйди»; в результате получилось обыкновенное мороженое, ее любимое.

Я посчитала: один — Дарси, два — Сэм, три — Грег, четыре — Матильда, пять — солнце в листве, шесть — запах свежих вишен, от которого текут слюнки, семь — жители Онкведо со всех сторон, все довольные, все лижут мороженое.

После парада мы смотрели бейсбольный матч — играла фермерская команда «Янки». Я сидела рядом с Грегом и детьми. День был дивный. Все были счастливы. Всех разбирал азарт. А потом этот бейсбольный матч все тянулся. И тянулся. И тянулся. Я надела темные очки, чтобы скрыть за ними скуку. Грег держал меня за руку и водил большим пальцем по ладони, обозначая базы и игроков. Здесь бы написать, что все вдруг изменилось, что я, как Хелен Келлер[29], вдруг все просекла, вот так взяла — и просекла: бейсбол — это прекрасный танец, исполненный грации, силы и самобытности. Только я ничего не просекла. Я сидела и мечтала об одном — чтобы за темными очками никто не заметил, как мне на это наплевать.

Попыталась представить, как Набоков — рослый, седовласый — сидит на трибуне, а рядом с ним — Вера, в соломенной шляпке. Представила, как колышется воздух вокруг его головы — так напряженно он думает. Но его здесь больше не было, и удивительные узоры, которые подарила миру его мысль, распознаваемые даже в столь примитивном проявлении, как мужчины, размахивающие битами, — давно исчезли.

В конце лета я решила свозить детей в Нью-Йорк. Прогуливаясь по какой-то малозаметной улочке, мы набрели на новое обиталище пекарни «Сеси-селя». Дарси стояла прижавшись носом к заставленной мучными шедеврами витрине, когда мне позвонил принстонский профессор, купивший мою базу данных. Голос его звучал сурово.

— Мы заплатили за эти данные крупную сумму.

Я не возражала.

— Я тщательнейшим образом их изучил, — Он прочистил горло и продолжал: — И на основании анализа статистических данных через разработанную для них проекционную модель я постепенно прихожу к выводу, что женщинам прежде всего нужно понимание.

В тоне слышалось осуждение.

— Да, — сказала я. — Так и есть.

— Это невероятно расплывчато, — возразил он. — И трудно назвать этот вывод бесспорным.

— Если к женщинам станут прислушиваться, им и этого хватит, — просветила я его. И повесила трубку.

Дарси поедала глазами корзиночки с абрикосами. Сэм стоял на коленях перед «наполеоном», пересчитывая слои.

— Croissant au chocolat. Cafe, pas du lait[30], — сказал, увидев меня, Пьер.