– Я просто не понимаю! – тихо проговорила Мэлори. – Как?

– Что как?

– Этот подонок заставлял ее трахаться с шоферьем. За деньги. А эта дурочка говорит: мне не трудно, от меня ж не убудет, если я у кого-то отсосу.

Я хмыкнул.

– Слушай! – Она резко повернулась ко мне. – Не пытайся казаться циничней, чем ты есть на самом деле!

– На дорогу смотри, – дружелюбно посоветовал я.

– Ты живешь в своей маленькой вселенной, пишешь свои идиотские сценарии из вымышленной жизни придуманных людей, которые даже и на людей не похожи – куклы на нитках!

– Откуда ты знаешь? – Я засмеялся. – Ты ж не видела ни одной программы.

– Пыталась! Как он там, «Кулак и камень»? Это ж…

– Эти идиоты все перелопатили, – перебил я. – От моего сценария там вообще ничего не осталось!

– А «Корабль обреченных»? Вот, блядь, шедевр!

– Как будто ты смотрела!

– Да от одной рекламы плакать хочется! Стыд!

– Так я и не говорю, что это «Гамлет». За этот стыд, кстати, хорошие деньги платят. – Я хлопнул рукой по кожаному подлокотнику. – Очень хорошие. Получше, чем за твое адвокатство. Или как это там называется.

Вот этого говорить точно не стоило. Мэлори с минуту молчала, мрачно глядя вперед.

– Что ты знаешь обо мне? – тихо проговорила она. – О моей работе? Мне приходится защищать вот такую Тиффани, которая оставила ребенка в машине, а ребенок задохнулся. Или студентов, изнасиловавших стриптизершу. Или идиота, искромсавшего бритвой свою невесту. Из ревности.

Я молчал; о ее работе у меня действительно представление было весьма расплывчатое.

– И кровь там настоящая. Не томатный сок – как у тебя. И трупы тоже. Мертвецы. Они не встанут и не пойдут в гримерку после конца съемки. Их сожгут или закопают. На самом деле. А виновные отправятся в тюрьму. Тоже настоящую. Где их будут насиловать и бить, пока не выбьют остатки человеческого. А потом они снова выйдут на свободу…

Мэлори прерывисто вздохнула. У нее тряслись губы. Сейчас начнутся слезы, подумал я.

– Я слабая. И злая… И я устала защищать подонков. Я была лучшей в выпуске… Гарвард – это тебе не юрфак в Аризоне! – Она шмыгнула, махнула рукой. – И что толку? В чем моя главная задача – скостить срок очередному ублюдку. Чтобы он побыстрее вышел и снова мог спокойно убивать, насиловать, грабить.

Я молчал.

– Больше не могу, – устало выдохнула она. – И не хочу.

Я не знал, что сказать, накрыл ладонью ее руку. Она сжимала рычаг передач. Дорога резво покатила под уклон, потом круто пошла вверх. Мы въезжали в горы.

– Дальний свет включи, – сказал я.

Или подумал, что сказал.

В этот момент прямо перед нами появился олень. Дымчатый от света фар, словно голограмма, он буквально материализовался из темноты. Мэлори ударила по тормозам, машина по инерции пошла юзом. Олень одним грациозным движением прыгнул вбок и исчез. В этот момент я услышал глухой удар.

Мы выскочили из машины. На асфальте лежал олененок. Задняя нога его конвульсивно дергалась.

– Господи! – Мэлори упала на колени, стала гладить его голову. – Ну что ты стоишь?! Его надо спасать! Тут же есть ветеринары, больницы!

Я безвольно достал телефон, разглядывая белые пятна на боку олененка. Он дышал часто-часто, нога продолжала дергаться.

– Нет сигнала…

– Что? – крикнула Мэлори.

– Тут сигнала нет. Горы…

– Черт! – заорала она. – Поехали! По дороге найдем какую-нибудь деревню… Или ферму. Они ж должны знать… Фермеры. Помоги, возьми его сзади.

В горах не было никакого жилья. Когда мы спустились в долину, олененок уже умер. Мэлори сидела сзади, гладила его по голове и тихо плакала. Изредка всхлипывала, судорожно, словно захлебываясь.

– Мэл… – негромко позвал я. – Что с ним теперь делать?

Она подняла мокрые красные глаза.

– Не знаю… Не можем же мы взять и выбросить его на обочину…

Я промолчал.

6

Чуть не пропустил наш поворот. Тупо пялился в убегающий асфальт, поглядывал в зеркало. Мэлори притихла, лицо ее словно уменьшилось, на скулах проступили веснушки. Она продолжала гладить мертвую голову, глаз олененка удивленно разглядывал меня.

Я уже видел эти грустные оленьи глаза, но где, когда? Похоже, в какой-то другой жизни. Никак это не могло быть сегодня утром в той лачуге женщины-пирата по имени Джулия, рассказавшей мне про скотобойню. И продавшей мне дюжину яиц плюс ржавый «ремингтон» с двумя коробками патронов.

К запаху дорогой автомобильной кожи примешивался дикий звериный дух. Я вытер лицо рукой, от ладони тоже пахло оленем.

Слишком уж похоже на одну из моих неказистых историй, быстренько обструганных для телевидения. Где случайный намек в прологе, описав плавную орбиту, непременно угодит точно в лунку к финалу. И замкнет круг. Вот и сейчас мы замкнули этот круг. Впрочем, между теми оленями на стене у старухи и этим олененком на коленях моей заплаканной, растрепанной и невыносимо прекрасной жены могла уместиться целая вселенная.

Притормозив, я свернул на нашу дорогу. Щебенка захрустела под резиной. Я катил вниз на нейтралке, петляя, словно участвуя в каком-то нехитром слаломе. Фары выхватывали из темноты мрачные стволы сосен и цепкие лапы елей. За ними чернела бездонная ночь.

Подъехал к сараю. Не выключая фар, выбрался из машины. Река шумела, от воды тянуло холодной сыростью. Свет добивал до того берега, тускло освещал хилые березы, их стволы казались потеками меловой краски на глухой черной стене.

Я взял мертвого зверя на руки, осторожно опустил в траву. Он был мягким и еще теплым. Мэлори вышла, присела на корточки. Ее знобило.

– Надень что-нибудь, – сказал я.

Она помотала головой. Так и осталась сидеть, обхватив голые колени руками.

Ржавый засов на сарае заело, я пнул дверь, задвижка подалась. Петли провисли, низ двери цеплялся за траву. Зашел, в щели пробивался жидкий свет, почти на ощупь нашел в углу лопату.

– Здесь? – спросил я Мэлори.

Она сидела и молчала, даже не пошевелилась.

Я сделал шаг в сторону, вонзил лопату в землю. Поддел дерн. Запахло травой – сочной, майской, словно кто-то постриг газон.

Я поддевал и срезал дерн, отбрасывал зеленые пласты в сторону. В ярком свете фар каждая травинка мокро блестела, иногда на черной изнанке извивался рубиновый червь. Червей было много.

Очистив от травы метровый квадрат, начал копать. Лопата легко входила в грунт, иногда лезвие звонко натыкалось на мелкий камень. Попался корень, хилый, толщиной с палец, я легко перерубил его. Сначала я откидывал землю, потом начал складывать ее аккуратным холмом. Постепенно вошел в азарт. Время исчезло, пропали мысли, остался ритм.