пасть, высыпал. Все это Уча повторил трижды, с такой быстротой и лихостью, что даже Бачило пришел в восхищение:

— Браво!

— Ура!

— Молодец, Уча!

— Да здравствует «Комсомолец»!

— Да славятся руки его создателей!

Люди бросились к экскаватору и, подхватив Учу, а заодно и Бачило на руки, стали высоко подбрасывать их в воздух. Веселые возгласы и смех неслись отовсюду.

Гремели аплодисменты, играл оркестр.

Народ медленно расходился.

Крестьяне двинулись в обратный путь, обнадеженные и обрадованные тем, что скоро на стройке будет много новых машин и дело пойдет повеселее.

Строители разошлись по своим массивам.

А драгеры и трактористы не могли оторваться от «Комсомольца»: они ходили вокруг машины, заглядывали в кабину, пробовали гусеницы. «Комсомолец» существенно отличался от «Пристмана» и «Коппеля». Хотя размером он был поменьше своих собратьев, но силы у него было больше. Ковш его брал столько же земли, сколько и другие, но в управлении он был надежен и прост.

В кабину залез Никита Ляшко.

— Дай сяду, — попросил он Учу. — И мне охота землю копнуть нашим экскаватором. Вы понимаете, ребята, что значит нашенская, родная машина, а? — восторженно говорил он. Взявшись за рычаги, он резко опустил ковш, зачерпнул землю и быстро повел ковш к дамбе. — Огонь, а не машина. Дай только волю, она сама без нас управится. Представляете, это лишь первая модель, а что дальше будет? Ну, теперь держись и «Пристман», и «Любек».

— Мы их не только догоним, но и перегоним, — вмешался в разговор драгер Квалонского массива Виталий Сомов.

— Перегнать-то перегоним, только, боюсь, не дожить мне до той поры, — подхватил слова Виталия старейший драгер на стройке Афрасион Челидзе. — Мне бы дожить хотя бы до того, когда догоним.

— Отчего же, Афрасион Павлович? Ведь мы пятилетки в четыре года выполняем. Двух пятилеток нам на это дело вполне хватит. Доживете, еще как доживете.

Заслонившись от солнца громадной заскорузлой ладонью, Афрасион посмотрел на Виталия Сомова:

— Ты, наверное, юношей считаешь меня, сынок? А я ведь три четверти века прожил и последнюю четверть размениваю.

— Говорят, абхазские долгожители по сто сорок лет живут, а то и больше, — успокоил его Бачило.

— Так они на курорте живут, а меня комары да мошка заели в этих чертовых болотах. Как я до сих пор дотянул, и сам ума не приложу.

— Эти чертовы болота мы в сады превратим, Афрасион. Вот тогда и до двухсот дотянешь, — сказал Афрасиону его подручный Расул Мамедов.

Челидзе рассмеялся:

— Двести лет не то что человек, даже вороны не живут. Твоими устами да мед пить, спасибо на добром слове.

Уча привез из Натанеби Цисану тайком от Бачило. Ночевать она осталась у Ции. Девушки быстро нашли общий язык и полночи провели за разговорами. Ция поведала своей подруге, как очутилась она здесь, на опытной станции. Рассказала, как на другой же день нагрянули к ней родители, но, узнав, что живут они с Учей врозь, тут же успокоились и даже одобрили ее поступок.

— Оставайся и ты, Цисана, — сказала Ция. — И тебя родители бранить не станут, ведь и они когда-то любили друг друга. Вот тебе комната и вот кровать. Будем жить и работать вместе. Найдется и для тебя работа на нашей станции. Антон так тебя любит, что даже во сне тобой бредит.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Цисана.

— Мне Уча говорил. Они ведь в одной комнате живут и работают тоже вместе. Они как братья родные. И мы с тобой будем как сестры. Оставайся, а то жаль Антона, извелся он без тебя.

— Жаль? Что это ты выдумала — жаль!

— Ведь ты же любишь его!

— Конечно, люблю. Он мне дороже всех на свете.

— Вот видишь! За чем же дело стало?

— Оно-то так, но, знаешь, родители... Не останусь же я без их согласия, — сказала Цисана.

— Но ведь я осталась с Учей без ведома родителей?

Цисана ничего ей не ответила, но было ясно, что Циины слова заставили ее призадуматься. Цисана и сама была не прочь остаться, но решиться ей было трудно.

— Нет, нет, ты, наверное, не любишь Антона, не то...

— Что ты говоришь, Ция! Да я ради Антона на все готова, но ты же знаешь наши обычаи...

— Обычаи любви не помеха. Мне они, во всяком случае помешать не смогли.

— Просто ты смелая, а я...

— При чем тут смелость? Я люблю, люблю, потому и смелой стала.

— Любить и я люблю, но все же... Я подумаю, ладно. А завтра...

И вот теперь Ция напомнила Цисане ночной разговор. Они медленно шли по дамбе.

— Ну, что ты надумала, Цисана? — спросила Ция.

— Знаешь, я думала, думала...

— Ну и как?

— Останусь я, но пусть сам Антон попросит меня остаться Не могу же я сама... Тебя ведь Уча просил?

— Он попросит. Он обязательно попросит, вот увидишь, Цисана. И еще как попросит, — обняла подругу Ция. — Какая же ты молодчина, Цисана, ну просто душка, — радовалась Ция. — И работа у тебя будет. Ведь ты чаевод. Наш директор днем с огнем чаеводов ищет. Здесь на опытной станции выращивают саженцы японского чая. Говорят, это очень ценный сорт, а у нас в Грузии его почти не разводят. Боятся, что с него толку не будет.

— Не умеют за ним ухаживать, потому и боятся, — сказала Цисана. — У нас в колхозе есть одна плантация японского чая. И урожай мы на ней богатый собираем, и вкус у этого чая замечательный. Ни в какое сравнение не идет он ни с индийским, ни с цейлонским, ни с китайским чаем...

Ция и Цисана вставали рано утром и вместе шли на работу: Ция в парники с цитрусовыми саженцами, а Цисана — с чайными. Возвратившись с работы, они вместе прибирали комнату, вместе стряпали, стирали и гладили. Прошло совсем немного времени с той поры, как Цисана осталась работать на опытной станции, а подруг уже водой