Единственная из всего кортежа она была в доспехах, и стук ее железных башмаков странно отдавался в ушах после мягкой поступи предшествовавших. Жанна сжимала в руке белый стяг с изображением Бога-Отца и словами «Иисус Мария» на одной стороне и двумя ангелами, держащими лазоревый Щит с белым голубем, – на другой.

Анн впервые видел ее по-настоящему, поскольку тот раз, когда ее силуэт промелькнул перед ним в Орлеане, в счет не шел. Как и Изидор, он был поражен ее женственной прелестью. Но было в ней и нечто другое, что гораздо труднее поддавалось определению. Верно отец Сильвестр корил Анна за то, что прежде он почитал Жанну неким дю Гекленом в юбке, гениальной авантюристкой. Теперь-то Анн де Невиль ясно видел: личность Девственницы не исчерпывается ее воинскими подвигами. От нее исходила какая-то сила, мощное духовное излучение, от которого Анн попросту онемел. Впрочем, не он единственный: даже при проходе короля шушуканье в соборе не прекращалось, но при появлении Девственницы наступила благоговейная тишина…

– Дорогу! Дорогу! Дайте дорогу заложникам Святого Сосуда!

Снова королевские стражи применили силу и рукоятками своих палиц расширили центральный проход, поскольку «заложники Святого Сосуда» въезжали в собор верхом.

Со времени папской буллы 1179 года Святой Сосуд с освященным елеем для миропомазания французских королей был доверен монахам аббатства Сен-Реми в Реймсе. Лишь высочайшим военным сановникам королевства жаловалась привилегия доставлять и сопровождать его из аббатства. Тех, кто выполнял эту миссию, называли «заложниками Святого Сосуда». В этот воскресный день, 17 июля, таковых было только четверо, поскольку коннетабль отсутствовал: трое маршалов и один адмирал.

Снаружи, вокруг собора, толпа собралась несметная. Вместе с армией и окрестными жителями Шампани в Реймс набилось вдвое больше его обычного населения. И не только на улицах, но и в окнах, и на крышах было черно от народа. Посреди необъятного человеческого моря медленно продвигался вперед Святой Сосуд, висевший на шее отца Канара, настоятеля обители Сен-Реми, сопровождаемого адмиралом де Кюланом, маршалами де Буссаком, де Гранвилем и де Ре. Ибо Жиль де Ре за свои подвиги во время кампании был сделан маршалом Франции – в двадцать пять лет.

В соборе стало тихо, песнопения смолкли. Через распахнутые настежь врата портала было слышно, как приближается гул толпы, завидевшей кортеж. Наконец, раздался столь необычный в этом месте цокот конских копыт по плитам пола. Анн повернулся к Изидору. Луч солнца, упавший из нефа, ярко осветил висящий поверх доспехов его товарища щит «пасти и песок». Анн положил Изидору на плечо руку в железной перчатке.

– Герб Вивре там, где должен быть!

Изидор Ланфан сделал то же самое.

– Герб Невилей – тоже!

Торжественный хор загремел под сводами Реймского собора Божьей Матери, и коронация Карла VII, короля Франции, началась… Со своего места Анн и Изидор могли видеть ее лишь урывками, когда перед ними немного смещались те, что заслоняли им обзор, но они легко домысливали остальное, и у них возникло впечатление, что они собственными глазами видели все.

Сначала Карл был посвящен в рыцари герцогом Алансонским. Он преклонил колена на ступенях алтаря. Красавец герцог слегка ударил дофина плашмя мечом по плечам, поднял с колен и поцеловал.

Затем новоиспеченный рыцарь приблизился к алтарю, где его ожидал Реньо де Шартр. Двенадцать пэров и их заместителей заняли места справа и слева. Позади короля встала Жанна д'Арк – одна, преклонив колени на ступенях.

Отслужили большую торжественную мессу, которая длилась довольно долго, поскольку прерывалась великолепными хоралами. Затем состоялась церемония собственно коронации.

От архиепископа Реймского Карл получил миропомазание – на лоб, на сгибы и кисти рук. Два священника облачили его в тяжелую синюю мантию, усеянную золотыми лилиями и подбитую горностаем. Архиепископ взял корону с бархатной подушки, какое-то мгновение подержал ее над головой короля – и медленно возложил на редкие волосы Карла под звуки грянувшего гимна Те Deum.

После этого Реньо де Шартр надел на палец Карла VII кольцо, символ союза между государем и его народом, вручил ему королевские знаки отличия: золотые шпоры, скипетр и жезл правосудия из резной слоновой кости.

И Карл воссел на трон, поставленный возле алтаря, и предстал во всем величии королевской власти. Церковные пэры и пэры светские приветствовали его традиционным возгласом:

– Vivat rex in aeternum! [16]

И под гром труб, раскатившийся под сводами, все присутствовавшие радостно его подхватили…

Устав птицеловов Реймса включал одну статью, подобной которой было не сыскать нигде во всем королевстве. В день коронации они обязывались выпускать в соборе на волю четыреста птиц. И как раз в этот торжественный миг со всех сторон вспорхнули и закружили над головами голуби. Эта птица была избрана в честь двух голубок, изображенных на знамени Жанны и в честь самой Девственницы, голубкой слетевшей с небес, чтобы спасти Францию.

Когда сотни белых голубей разлетелись во все стороны с громким хлопаньем крыльев, Жанна встала, поднялась по ступеням алтаря и преклонила колена перед Карлом. Обняв его ноги и плача, Жанна в первый раз назвала «милого дофина» королем.

***

Господи, до чего же восхитительно было белое реймское вино, которое все пили на перекрестках в тот день! Погода выдалась такая жаркая, а радость была так велика, что люди чокались и чокались до самого вечера.

Анн с Изидором отыскали Филиппину и отца Сильвестра. Между девушкой, священником и бывшим оруженосцем сразу же сама собой возникла симпатия, и Анн вполне разделил их веселое оживление. Выпитое уже давало знать о себе, и все четверо, включая отца Сильвестра, сладостно охмелели. В какой-то момент вполне невинная шутка Филиппины насчет забавной походки проходившего мимо священнослужителя вызвала у Анна такой приступ смеха, что он поперхнулся и едва не задохнулся…

Он пришел в себя чуть позже, среди ночи, и вдруг вся его эйфория разом куда-то улетучилась, уступив место серьезности и даже грусти. Где-то сейчас Теодора?

До сих пор он постоянно убеждал себя в том, что она следует за ним, что она где-то неподалеку, но, чтобы не смущать его, не появится, пока идет война, пока не настанет победа. Однако день победы пришел, а Теодоры все нет!

Ничего не сказав своим товарищам, Анн оставил их и побрел наудачу по Реймсу.

Ноги привели его к собору. Портал оказался закрыт, и Анн толкнул маленькую боковую дверь. Как все изменилось – всего за несколько часов! В соборе было темно. Яркое солнце, бившее сквозь верхние витражи, давно погасло и сменилось крошечными огоньками нескольких свечей. Огромный неф, недавно оглашавшийся тысячами голосов, опустел. Рядом с алтарем священник служил вечерню без песнопения – для нескольких монахов. Анн присоединился к молящимся и опустился на колени на том самом месте, где недавно видел коленопреклоненной саму Девственницу. Он закрыл глаза.