– Кажется, я догадываюсь, кто это, – говорит Хэнк. – А вот зачем – это интересно.

– Когда Джо расслышал первые шаги, Хэнк с Ли помогали Вив натянуть упрямые сапоги. Теперь все они стоят, прислушиваясь к крадущимся звукам шагов.

– Крадется неприятность к нам, – замечает Джо.

– Неприятность, и еще какая, – откликается Хэнк.

– Хэнк, – шепчет Вив, – а нельзя его взять до…

– Я разберусь с ним, – обрывает ее Хэнк. Она пытается продолжить, но решает, что это

только усугубит неприятности. Когда появился Генри, все стояли, выстроившись в ряд. Вив увидела, как он ковыляет в темноте, пытаясь запихать свою загипсованную руку в рукав драной куртки из лосиной кожи. Она обратила внимание, что он уже содрал гипс с локтя и запястья, чтобы обеспечить большую свободу движений. Сияя, он остановился перед ними.

– Если хотите знать, я не мог уснуть. – Он перевел взгляд с Хэнка на Джо Бена в ожидании, когда кто-нибудь, черт его подери, осмелится указать ему, куда он может ходить, а куда нет. Поскольку все молчали, он возобновил свою борьбу с курткой. Вив прислонила свою мелкашку к двери и пошла помочь ему.

– Ну хорошо, – проворчал он, – там еще остался ликер, который я принес, или вы, свиньи, долакали его?

– Ты хочешь еще этой отравы? – Хэнк подошел поддержать старика, пока Вив запихивала в рукав его замусоленный гипс. – Господи, Генри, да ты еле волочишь ноги…

– Отвали от меня!

– …зачем тебе лишние сложности?

– Убирайся, я сказал! Буду очень благодарен, если вы мне позволите самому одеться. Упаси нас Господи дожить до такого дня, когда Генри Стампер станет обузой. Где моя выпивка?

– Ну что ты скажешь, Малыш? – Хэнк повернулся к Ли. – Хочешь не хочешь, а это в основном тебя касается. Потащишь ты этого старого пьяницу?

– Не знаю. Он нам всю дичь не распугает?

– Нет. – Как всегда, Джо Бен выступил на защиту Генри. – Когда Генри в лесу, об этом становится известно на много миль. Он как-то привлекает зверье.

– В том, что он говорит, есть своя правда, Ли. Помнишь, Джо? Когда мы взяли его с собой охотиться на рысей?..

– Да…

– …прислонили его к дереву и оставили…

– Ладно, я сказал. Вив, голубка, ты не видела, где мой табак?

– …он задремал, а когда мы вернулись, ему на ноги мочился койот.

– Помню. Точно. Принял его за дерево. Генри, предпочтя не обращать внимания на этот

разговор, сосредоточенно рассматривал полку, которая тянулась на уровне головы вдоль всего коридора.

– Одна пачка табаку – вот все, что мне надо, и можно отправляться.

– Так что видишь, Малыш, от него может быть толк.

– Возьмем его. Может, используем вместо наживки.

– Никогда в жизни не видел такого сборища болванов. – Генри принимается рыться среди коробок с патронами, инструментами, обрывками одежды, банок с красками и кистями. – Никогда, за всю свою жизнь, с тех пор как родился.

Встав на цыпочки, Вив снимает для него с полки коробочку и, проведя ногтем по сгибу, открывает ее. Генри с подозрением взирает на протянутую ему коробку и, прежде чем взять щепотку, долго изучает содержимое.

– Премного обязан, – наконец мрачно бормочет он и, повернувшись спиной к остальным, тихо добавляет: – Я только дойду до ближайшей низины и послушаю гон, а потом вернусь. Просто никак не спится.

Он закрывает табакерку и запихивает ее в карман своей куртки.

– Действительно, какая-то бессонная ночь, – сочувственно откликается Вив.

Хэнк и Джо Бен отправились с собаками вперед, а Вив с Ли составили компанию старику. В любом случае Вив предпочитала быть подальше от собак. Не то чтобы ей не нравился лай – у некоторых были даже очень музыкальные голоса, – но шум, который они поднимали, всегда заглушал все остальные звуки ночного леса.

Среди хлама на полке Генри нашел фонарь, но не успели они отойти от дома и на несколько ярдов, как он погас. Генри с проклятием отшвыривает его прочь, и в полной темноте они движутся дальше вверх по тропинке в сторону ближайшего холма. Облака, которые так ослепительно сверкали на закате солнца, обложили небо и будто придавили его к земле. Со всех сторон толстыми складками нависала ночь; даже когда острию луны удавалось прорезать себе крохотную щель, ее тусклый свет не столько разгонял тьму, сколько подчеркивал ее.

Они шли молча сомкнутой группой – Вив чуть позади Генри, Ли замыкал строй. Вив различала лишь смутное мелькание гипса перед собой, но ей и этого было достаточно; к охотничьей хижине вело около дюжины тропок, и она все их знала наизусть. В первый год своей жизни в Орегоне она ходила туда чуть ли не каждый день, ранним утром или поздним вечером. Зачастую она возвращалась домой уже в полной темноте, проведя там длинные сумерки. Когда погода была ясной, она смотрела с вершины, как садится в океан солнце; когда штормило – слушала вой сирен на буйках. Хэнк смеялся над тем, что она выбирала именно это время для своих прогулок, говоря, что днем было бы теплее, да и видимость лучше. Она попробовала несколько раз сходить туда в другое время и снова вернулась к своим часам; ей нравилось смотреть на океан по вечерам, наблюдая, как безукоризненно круглый шар клонится к безукоризненно прямой линии горизонта, – так непохоже на зигзагообразную линию гор ее детства, которые заходящее солнце превращало в целый ряд пламенеющих вулканов. А по утрам ей нравилось слушать, как внизу пробуждаются темные, окутанные дымкой леса.

В то первое лето ее прогулка к хижине стала ежедневным ритуалом. Как только мужчины отправлялись на работу, она складывала посуду в мойку, брала термос с кофе, одну из собак и отправлялась к хижине слушать птиц. Пока она накрывала огромный замшелый пень пластикатовым мешком, чтобы не сидеть на мокром мху, собака носилась вокруг, обнюхивая окрестности, потом мочилась всегда на один и тот же столб и укладывалась на ту же кучу мешковины, на которой спала и ее предшественница.

И все замирало – так, по крайней мере, казалось. Но постепенно до ее слуха начинало долетать шуршание из ближайших зарослей, там просыпались щуры. Из чащи доносился крик горлицы – как чистая пронзительная капля, – словно на самую нижнюю клавишу ксилофона бросили мягкий шарик: «тууу… туу ту ту». Издали отзывалась другая. Они начинали перекликаться, и каждый раз их голоса звучали все ближе друг от друга; и вот они появлялись из дымки вместе, из серой нежной дымки, и улетали крыло к крылу, как отражения друг друга в зеркале неба. Краснокрылые дрозды просыпались одновременно, как солдаты на побудке. Взмыв яркой стайкой, они усаживались неподалеку на дерн в ожидании, когда с камышей сойдет туман, неумолчно распевая и чистя хвосты и крылышки клювами. Ярко-красные погончики на их черных формах всегда напоминали ей парадные мундиры готовящейся к королевскому смотру армии. Потом выводил свой выводок тетерев, и бекас тревожно кричал при виде солнца. Голосами Марлен Дитрих кокетливо перекликались голуби с полосатыми хвостами. Дятлы и сокоеды начинали долбить тсуги в поисках завтрака… За ними просыпались и остальные птицы, и каждая принималась за свое дело – сразу же вслед за сойкой, которая каждое утро обрушивала свою синюю ярость на ранних пташек, не дававших остальным спокойно отдохнуть; величественно появлялись вороны. Рассевшись на верхушках елей, они раскачивались и безжалостно высмеивали более мелких птиц, потом снимались и, покружившись, разрозненными группами летели к отмелям, порой рождая в душе Вив странное волнение. Может, потому что они напоминали ей сорок, которые жили рядом с ее домом в Колорадо и поедали трупы кроликов. Сорок, живших чужой смертью. Но ей казалось, что дело было не только в этом. Как ни говори, сороки все-таки были глупыми птицами. Вороны, несмотря на свой хриплый смех, никогда не казались ей глупыми.