По коридору прогрохотали шаги, ближе, ближе. Ленка без сил опустилась на пол и закрыла глаза руками. Кто-то рванул на себя дверь, выругался, потом ударил по ней ногой. Дверь со стуком распахнулась (Кобэйн отлетел в сторону). Человек поискал выключатель, не нашел, снова выматерился вполголоса. Полез в карман – вероятно, за фонариком.

Тут кот не выдержал. Скрипя когтями по полу, с пробуксовкой, как болид «Формулы», он полетел к двери, прямо под ноги вошедшему, и тот даже подскочил от неожиданности. Злобствуя и ругаясь, пнул подвернувшуюся табуретку, развернулся и двинулся прочь по коридору.

Тяжелые шаги давно уже стихли, и хлопнули внизу дверцы, и звук мотора больше не был слышен, когда Ленка, все еще дрожа, поднялась на ноги. Выглянула в окно: сад был пуст. Ей хотелось плакать.

В мансарде уютно желтела старинная лампа-ночник и зеленая игрушечная лягушка сидела на столе, поблескивая круглыми глазами. Ленка протянула руку – и лягушка квакнула противным голосом, как обычно. Девушка улыбнулась сквозь слезы.

Она взяла со стола спикер. Нерешительно повертела в руках. Положила обратно.

Потом, словно передумав, подняла спикер снова, назвала чей-то номер. Волнуясь, с минуту ждала ответа. Не глядя больше на дисплей, оставила спикер лежать на столе и присела на край кровати, закрыв лицо руками.

Свет ночника потух. Ленка уткнулась носом в подушку.

Однако ранний рассвет застал ее уже одетой (в джинсы и умопомрачительную спортивную курточку). Свои красивые волосы она спрятала под бейсболкой и оттого окончательно сделалась похожей на мальчишку. Оглядев комнату напоследок, она осторожно прикрыла дверь. Лифт по-прежнему не работал; по лестнице она спустилась во двор. Ворота гаража так и оставались поднятыми. Ленка посмотрела на дисплей: бензина в баке было достаточно.

Спикер был подключен к автомобильной сети. Резиновая жаба заняла свое место на торпеде. Лупоглазый «остин», сам похожий на лягушку, ворчал мотором, готовый увезти хозяйку прочь из дома.

Ленка поправила козырек бейсболки. Кинула взгляд в зеркало и усмехнулась. А потом тихонько нажала на педаль.

Солнце поднималось над деревьями парка, и роса на траве исчезала на глазах. День обещал быть жарким.

* * *

Вероятно, был уже полдень, когда Филипп открыл глаза – и тут же снова зажмурился от яркого света. Поморгал, приподнялся на локте и снова попробовал оглядеться, щурясь от солнца.

Он лежал на длинной деревянной скамейке, выкрашенной белой масляной краской, но уже порядком грязной, как если бы по ней ходили ногами; под скамейкой (видел Филипп) валялась пустая бутылка, и не одна. Пахло прокисшим пивом и окурками. Откуда-то доносилась иностранная речь. Возможно, от всего этого в голове гудело.

Фил поднял глаза и вздрогнул: исполинских размеров чугунный колокол возвышался на площади, шагах в тридцати, и два силуэта на верхушке этого колокола, казалось, тянутся к самому солнцу. Один сжимал в руках увесистый крест, другой склонился перед ним, словно ждал наказания. «Это же тот самый памятник, – вспомнил Фил. – Это все еще Новгород». И точно: за его спиной белел Софийский собор (в точности там, где в прошлой модели стоял терем князя Борислава). В стороне, за деревьями, виднелись крепостная стена и башня красного кирпича с устроенным прямо в ней рестораном.

Ресторанная музыка была на удивление знакомой: невидимый шансонье все натягивал свою «ушаночку» – боялся простудиться в разгар лета. Этот новый Новгород был куда беспокойнее старого.

Хотя волноваться не было причин. Вокруг шелестели липы, толковали о чем-то сизые голуби, прохаживались туристы в мешковатых джинсах, с камерами. Кое-кто удивленно поглядывал на встрепанного парня в необычной одежде, растянувшегося на уличной скамейке, как у себя дома. Было даже странно, как это на него не обратила внимания милиция.

Вдруг Фил дернулся, как ужаленный, и сел на своей скамье, поджав ноги.

– Ник, – позвал он. – Ники, ты где?

Но друга рядом не было.

Последнее, что помнил Фил, – это как он крепко схватил Ника за руку (и верно, чего было стесняться?), и как темнота накрыла их, а потом, словно выждав, последняя притаившаяся молния ослепила и оглушила. Его пальцы разжались, и дальше они падали порознь (это необъяснимое чувство свободного падения напомнило Филиппу о чем-то недавнем и неприятном).

И вот теперь он остался один, и было совершенно непонятно, где искать Ника.

Фил нащупал в кармане спикер. Как и следовало ожидать, батарейка была полностью разряжена. На ориентировку ушло слишком много энергии. Опуская спикер обратно в карман, Фил ловил на себе удивленные взгляды туристов.

Пожав плечами, он встал. Оглянулся: скамейка и вправду несла на себе следы чьих-то грязных подошв. Его собственные кожаные башмаки казались частью маскарадного костюма, да и сам он словно только что сбежал со съемочной площадки.

«Вот и славно», – решил он.

Пошатываясь, он побрел к крепостным воротам, ведущим к реке. Почему-то ему казалось, что Ники может отыскаться там.

Дорожка привела его к Волхову. Мутные воды реки, как и тысячу лет назад, неспешно катились мимо, вот только берега стали иными. У бетонного пирса ждали туристов теплоходы, по узкому пешеходному мостику двигался разномастный поток людей, на пляже пили пиво местные жители вперемешку с отдыхающими. У Филиппа зарябило в глазах от голых тел в разноцветных плавках и купальниках.

Он прищурился и перевел взгляд: дрянное летнее кафе, похожее на шатер, было устроено у самого крепостного вала. Под складными зонтиками какие-то бледнотелые бездельники жрали сосиски. В стороне скучал фордовский фургончик, разрисованный рекламой, и лепились друг к другу кабинки туалетов. Дверца одного была приветливо распахнута.

И тут он увидел Ника.

Несколько парней, явно из местных, прижали его к стенке там, за зелеными кабинками. Ник уже лишился своей кожаной куртки, подарка Эйнара, и стоял теперь в одних штанах, беспомощно оглядываясь. Из носа у него шла кровь, и он размазывал ее кулаком. О чем-то его спрашивали, но он, похоже, не спешил отвечать и только морщил лоб, будто не понимал, чего от него хотят. Что и говорить, Ники выглядел очень необычно среди этих короткостриженых гопников. Но не более странно, чем сам Фил в своем обличье юного викинга.

Наверно, поэтому Филипп немного помедлил, присматриваясь, и лишь потом, мягко ступая по песку, подошел поближе.

– Ники, – позвал он, и младший его услышал. Он выпрямился и значительно прибавил в росте. Его обидчики оглянулись.

– Во, еще один клоун, – сказал один. – С одного цирка, бл…дь.

Если бы полупьяные дебилы были повнимательнее, они бы, пожалуй, не стали разглядывать, во что именно был одет приблизившийся к ним высокий, загорелый, изрядно обросший парень. Прежде всего им следовало бы взглянуть ему в глаза. А глаза эти были холодными, как карельское железо, и не обещали ничего доброго.