— Где остановилась твоя мать? Она в Лондоне?

— Она остановилась в гостинице «Королевская голова», близ Сент-Пола, однако не сможет оставаться там. Я не знаю, каковы ее планы. Но она так хотела повидать меня.

Я почувствовала неловкость, отчетливо сознавая, что это была любовница моего отца. Меня несколько шокировало в свое время открытие, что у меня есть единокровная сестра, но встретить женщину, которая делила моего отца с моей матерью, было для меня достаточно неприятно.

Я повернулась к Эмме. Она никогда не казалась такой обеспокоенной, и я сжала ее руку.

— Ну конечно, она должна прийти, — сказала я. — Она может остаться с нами до тех пор, пока не решит, что ей делать.

— Я решила сначала поговорить с тобой, а потом с Лансом.

— Уверена, что у Ланса не будет никаких возражений.

— Он — добрейший человек в мире, — сказала Эмма с чувством. — И иногда я думаю, Кларисса, что ты — счастливейшая из женщин.

— Да, мне повезло. Ланс очень добр ко мне.

— Он такой добродушный… всегда хочет сделать людей счастливыми. Таких мужей, как Ланс, немного, Кларисса.

— Ты, безусловно, права. А когда ты увидишься с матерью?

Эмма засмеялась.

— Ну… зная, что мы поедем за покупками нынче утром, я сказала ей об этом. Она хочет познакомиться с тобой и будет у магазина шелковых тканей. Она сказала, что если по какой-либо причине ты не захочешь встретиться с ней, я должна буду подать ей знак, и она уйдет.

— Надеюсь, ты сказала ей, что это абсурдное предположение.

— Я так и сказала, зная твою доброту ко мне.

— Я буду ждать встречи с ней. О Эмма, ты, наверно, очень счастлива, что она здесь.

— Трудно жить в разлуке с семьей.

Я еле дождалась, пока мы добрались до Грейсчерч-стрит, и как только мы вышли из экипажа, торговец шелком вышел к нам и сказал:

— Тут госпожа… мадам Легран… которая ждет вас.

Когда мы вошли в магазин, со стула поднялась женщина среднего роста, с густыми рыжими волосами, скромно, но очень элегантно одетая в синее, нежно-розовая шейная косынка смягчала строгость ее платья. При этом она носила большую голубую шляпу со страусовым пером, оттененным по краям розовым. Ее вид поражал контрастом между строгостью, граничащей с суровостью, и крайней женственностью косынки и пера на шляпе.

Женщина смотрела на меня с выражением удивления и благоговения.

— Так вы — Кларисса, — сказала она. Эмма сказала:

— Это моя мать, Кларисса. Она давно мечтала познакомиться с тобой.

Мадам Легран опустила глаза и пробормотала:

— Простите меня. Это волнующий момент. — Она очень неважно говорила по-английски и то и дело вставляла французские слова. — Вы… немного похожи на него… Я могу видеть его в Эмме. Он был незабываемым мужчиной.

— Кларисс? сказала, что ты можешь прийти и остаться с нами, — сказала Эмма.

Слезы выступили на глазах француженки.

— О, это так мило, так великодушно. Я не знаю, могу ли я…

— Конечно, можете, — настаивала я. — Вы должны остаться у нас, пока находитесь в Англии. Уверена, что вы захотите быть поближе к Эмме.

— О… моя малышка. Это расставание было таким тяжелым. — Мадам Легран снова пожала плечами. — Но что поделать? Видите ли, я была замужем.

— Безусловно, — сказала я, — расставание с Эммой было грустным.

Тут она вновь пустилась говорить по-французски.

— Так было лучше для нее. Вы понимаете… материнское сердце. Мать не должна закрывать глаза, благославляя будущее своих детей. Если им лучше оставить ее, она не должна говорить: «Ах, я хочу, чтобы они были со мной». Она должна делать то, что лучше всего для них.

На своем родном языке она была склонна к болтливости, и хотя меня очень интересовало то, что она хотела сказать, я не думала, что магазин шелка подходящее для этого место. Я предложила сделать покупки, а затем пойти в кофейню, где можно было побеседовать, и мы так и сделали.

Мадам Легран, которую звали Жизель, объяснялась со мной по-французски, потому что так я лучше понимала ее.

Ее муж умер. О, это была сущая трагедия. Она считала себя хорошо обеспеченной и собиралась вызвать к себе Эмму и малыша, своего внука. Ей было трудно думать о себе, как о бабушке, но она гордилась, что стала ею. Они могли бы все жить вместе в комфорте.

— Женщина привязана к своей семье, Кларисса. Могу ли я вас так называть? Вы и моя дочь — сестры… но, наверно, мне не следует этого говорить? Ваш отец… ваш общий отец… был мужчиной, которого обожают. Тот, кто встречал его, был очарован и, — она развела руками, — делал то, чего ему хотелось.

Пока мы потягивали шоколад в уютной атмосфере кофейного дома, мадам Легран неумолчно говорила.

Она рассказала о своем прошлом и об отношениях с моим отцом.

— Такой высокий, красивый — в общем, такой, каким должен быть мужчина. О, все говорили, что это не правильно, что это грех. Мне пришлось множество раз покаяться перед Богом. Но я могла бы повторить все это опять… Да, могла бы. Не было никого, похожего на него.

Она так живо рассказывала об отце, что заставила меня снова увидеть его. Она напомнила о его маленьких особенностях, о которых я уже и забыла: о его манере приподнимать бровь, когда он слышал нечто сомнительное; о его привычке внезапно снимать шляпу и подбрасывать ее вверх; о привычке потирать правое ухо, когда он сосредоточивался на чем-либо. Припоминая эти жесты, она оживляла мои воспоминания о нем.

— Какой мужчина! — говорила мадам Легран. — Я не встречала подобных ему. Но он никогда не был мужчиной одной женщины. Ах… если бы так… После того, как ваша мать приехала во Францию, мне не удавалось часто видеться с ним. Я хорошо помню ее приезд. Ее считали самой красивой женщиной в Париже. Неудивительно, что милорд увлекся ею. Он рассказывал мне о вас: «Это моя обожаемая дочь». О, он любил вас. Эмму он тоже любил. Он был хорошим отцом, если бы мог остановиться на ком-то одной…

Слушая ее, я начинала волноваться. Я опять оказалась в том большом отеле, который был нашим домом в Париже. Лежа в своей маленькой кроватке, я дожидалась прихода мамы в одном из ее изысканных нарядов. Я была совершенно заворожена ее прекрасной, ослепительной внешностью, а если с ней приходил и отец, это становилось большим событием.

Мадам Легран осторожно тронула меня за руку:

— О, я вижу, что напомнила вам те годы… Когда мы собрались уходить, я сказала, что она должна поехать с нами. Она возражала, Нет-нет, это было бы слишком затруднительно, с ее прошлым… хотя она вовсе и не сожалеет о нем. Всякий, кто знал милорда, понял бы, что должен удовлетворить его потребности, и было много женщин, которые не могли ему сопротивляться. Нет, ей не стоит приезжать к нам. Следует удовлетвориться тем, что она повидалась с дочерью. Ах, но ей бы хотелось взглянуть и на маленького внука. Хоть раз увидеть его и сказать: «О, это мой малыш, который сделал мою Эмму такой счастливой». Только это, а потом… прощай.