– Эвакуация, – с трудом ворочая непослушным языком, прокаркал Илларион на тот случай, если Лопатин чего-нибудь не понял. – Газ взорвался, представляешь? Гражданин Гадюкин… Пушку на крышу затащил…

А? Сила!

Лопатин молча кивал, скаля от натуги мертво стиснутые зубы. Ему было тяжело, а от единственной действующей ноги Забродова на лестнице было мало проку.

На площадке между пятым и шестым этажом к ним бросился Юрий Константинович. Некрасиво кривя мокрое лицо в неслышном плаче, обхватил обоих сразу, вцепился и повис, едва не повалив их на цементный пол, воткнулся головой в вонючую, горелую, грязную и подмокшую кровью узкую щель между их боками и стоял бы так сто лет, если бы Лопатин свободной рукой не отцепил его и не подтолкнул вперед, к лестнице.

По пути со второго на первый этаж их все-таки сшибли с ног. Неуклюжий Илларион не успел увернуться от пожарников, со злыми ощеренными лицами тащивших наверх длинную брезентовую кишку. Пожарники были в черно-белых негнущихся робах, в касках с опущенными пластинами, с дыхательными аппаратами за плечами, широкие, как трехстворчатые шкафы. Получив толчок твердым плечом, Илларион снова перепутал местами пол и потолок и повалился на ступеньки, утащив за собой Лопатина.

– Кавалерия прибыла! – перекрикивая звон в ушах, проорал он в лицо Лопатину. Лопатин вздрогнул и отшатнулся. – Не отдавай меня «скорой»!

Лопатин посмотрел не него дикими глазами, и Илларион утвердительно кивнул, внося окончательную ясность. Нога все еще не работала, в ушах звенело, перед глазами все плыло и двоилось – налицо была контузия средней тяжести и множество мелких поверхностных повреждений наподобие порезов, ушибов и ожогов, но омлет в голове снова превратился в то, чем думают нормальные люди, и Илларион понимал, что ночь, начавшаяся в больнице «скорой помощи», неизбежно закончится в кутузке: все, что висело на нем начиная с воскресного утра, продолжало висеть там же до сих пор. Он знал, как снять с себя обвинения. Нужно было просто поймать Званцева, оторвать ему руку и молотить ею по голове до тех пор, пока он не заговорит. Но для этого требовалось, как минимум, оставаться на свободе.

– Так и будем лежать? – спросил Лопатин, и Илларион понял сразу две вещи: сначала то, что к нему понемногу стал возвращаться слух, а потом и то, что он до сих пор лежит на следователе прокуратуры, как на пружинном матрасе.

– Да, – стараясь не орать, сказал он. – То есть, нет, конечно. Встаем. Константиныч, помогай.

Константиныч, который уже перестал реветь и, кажется, поверил, что теперь все будет нормально, вцепился в его горелую камуфляжную куртку и принялся тащить ее на себя, больше мешая, чем помогая. Кое-как поднявшись, Илларион помотал головой, вытряхивая из нее остатки тумана, и попытался подвигать поврежденной ногой. Нога, казалось, тоже начала отходить: она уже немного двигалась и нестерпимо болела от бедра до лодыжки.

На них налетели деловые и озабоченные люди в сине-белой униформе спасателей и с ходу попытались уложить Забродова на носилки.

– Погодите, граждане, – спокойным и даже слегка шутливым тоном сказал Илларион. – Там, наверху, остались раненые.

Лопатин выкатил на него глаза: только что человек каркал, как умирающая ворона, и вдруг, без перехода, за говорил, как диктор с телевидения: бойко, гладко и с такой же степенью достоверности.

– Где? – спросил один из спасателей.

– Возле лифта, – не задумываясь, ответил Забродов, не сомневавшийся, что к этому времени парочка легкораненых там уже образовалась.

– До машины дойдете? – с искренним участием спросил спасатель. Иллариону стало неловко: люди заняты делом и от души хотят помочь, а он ваньку валяет…

– Дойду, – пообещал он, и спасатели бросились наверх, перепрыгивая через три ступеньки и стараясь не наступать на пожарный рукав.

– Что теперь? – спросил Лопатин, когда они вышли из подъезда на свежий воздух.

Дымом пахло и здесь, но только пахло. Возле подъезда было сущее столпотворение: пожарные, милиция, спасатели, спасенные со своими пожитками, мигалки, фары, команды, чей-то плач и, конечно, толпа зевак. При взгляде на эту кашу у Иллариона снова закружилась голова, но одновременно с этим появилась надежда, что им удастся проскочить незамеченными. Впрочем, не тут-то было: к ним немедленно подскочила вертлявая девица в грубой кожанке с поднятым воротом, по которому рассыпались соломенные волосы, а за ней протискивался угрюмый верзила с видеокамерой наизготовку.

– Программа «Криминальная Москва», – с налета затараторила она, сверкая стеклами очков. – Расскажите, как вам удалось вырваться из ада?

– Из какого зада? – глядя ей в лицо честными глазами, спросил Илларион. – На что это вы намекаете?

Оператор хрюкнул, но продолжал снимать. Илларион повернулся к нему спиной и поспешно захромал прочь.

Оператор бросился было наперерез, но тут позади кто-то заголосил, человек с камерой обернулся на крик, и Забродов нырнул в кусты.

– Постойте! – крикнула девица в очках, но Илларион не обернулся.

– Шакалы, – высказался в адрес представителей прессы Лопатин.

– Зря вы так, – откликнулся Илларион. – Все, кто творит темные дела, боятся света, а средства массовой информации – это как раз и есть свет…

– Почему же вы тогда побежали? – язвительно поинтересовался Лопатин.

– А что, по-вашему, мы занимаемся чем-то особенно благородным? – останавливаясь, спросил Илларион. – По-моему, мы просто плещемся в дерьме, как свиньи на скотном дворе… Кстати, спасибо. Я чуть было не утонул.

– Взаимно, – сухо сказал Лопатин. Таким он даже нравился Иллариону. Грязный, закопченный, встрепанный и злой, он стал похож на человека, а не на ту медузу, с которой Забродов беседовал совсем недавно.

Отойдя подальше, они с треском проломились сквозь кусты, выбираясь обратно на тротуар, и уперлись прямиком в сержанта милиции, явно поджидавшего их. Илларион мгновенно вспомнил, что в кармане у него лежит – лежал – пистолет самого зловещего и криминального вида, и незаметно пощупал карман. Пистолет был там.

«Вот был бы фокус, – подумал Забродов, – если бы припекло посильнее и патроны начали бы рваться прямо в кармане…»

Он с самым индифферентным видом попытался пройти мимо сержанта, но тот заступил ему дорогу.

– Минуточку, – сказал сержант. – Документики предъявите.

– Вы что, нездоровы? – спросил у него Илларион. – Какие документики? На каком основании?

– Есть свидетели, которые утверждают, что вы вышли из той квартиры, в которой произошел взрыв, – сказал сержант.

Это была чистая правда, но Иллариону очень не понравилось злорадное торжество, звучавшее в голосе этого типа. Он, похоже, вообразил, что стоит на пороге раскрытия преступления века.

– Каюсь, – сказал Илларион. – Я натовский шпион. Проник в квартиру с целью корректировки огня. Вот только убраться вовремя не успел…