– Я пойду на балкон, покурю, – сказал Антуан Екатерине, – пойдешь? – уже обратился он к Александру.

– Курить нет, а за компанию – да, – он встал из-за стола с пустым бокалом из под вина, – нужно еще что отнести в раковину?

– На обратном пути чайник захватишь, Саш, – попросила Екатерина.

– Без проблем.

Александр отнес бокал на кухню, а оттуда вернулся в комнату уже чайником.

– Вам налить?

– Давай, – Елизавета и Екатерина подставили кружки.

Налив до краев, он поставил чайник на стол и пошел на балкон, где Антуан как раз зажигал сигарету.

– Как всегда – патриотичные сигареты, – оба поняли, что наступило время политике в разговоре.

– Ну да, куда без этого, – Антуан улыбнулся и сделал затяжку.

– Когда-то и у нас так было, – с чувством ностальгии в голосе сказал Александр, – хотя, как поговаривал один известный британец, по фамилии Уайлд, «Патриотизм – это религия бешеных». Та же религия, только подкрепленная идей того, что толпа людей должна умирать за одного человека. И я с ним, с Уайлдом, согласен. Он вообще много чего говорил правильного.

– А сейчас у вас хуже разве? – Антуан вернулся к началу фразы Александра, – открыты наконец миру, свободнее.

– И беднее, – с горькой улыбкой произнес Александр, – вот мы тогда тоже думали: «Девяностые года, как классно, будем ближе к Европе, Америке», …, – он сказал грубо, – это все. Мы оказались в таком кризисе. В такой заднице. Знаешь, порой ощущение, а может так и есть в действительно, что Гитлер нанес нашей стране меньший вред, нежели перестройка. Я серьезно. По человеческим жертвам и экономике уж точно. Сам посуди на простом примере. Кировский завод. Есть у нас такое великое место в Ленинграде. Так он войну пережил, делая в осажденном городе танки, а перестройку, сука, нет! То есть, он как бы есть, но его нет. И куча глупых решений, который, как мне кажутся, нашей стране еще аукнутся.

– Например? – кладя в пепельницу окурок, спросил Антуан.

– Да хоть тот же Крымский полуостров. Знаешь, когда Кравчук, украинец спросил у нашего: «Будете забирать?». А тот ему сказал: «Оставьте себе», мол, зачем он нам. Так хотели развалить государство, что ни хрена ничего не продумали нормально. Все быстрее, быстрее. Вот мы и получили…Нет, всегда есть плюсы, всегда есть минусы во всех ситуациях. Просто где-то их больше, а где–то меньше, – Александр посмотрел в окно, за которым вышло солнце, – ну что пойдем?

– Пойдем.

Они вернулись с балкона в комнату.

– Наболтались? – весело спросила Елизавета.

– Конечно. А вы?

– И мы, – сказала Екатерина.

Женщины позаботились о мужчинах, поэтому, когда они вернулись с балкона и сели за стол перед каждым стояла чашка чая и блюдце с тортом.

– Спасибо, – сказал Александр.

Домой Александр и Елизавета вернулись только около девятнадцати часов. Они вместе попили чай дома перед телевизором, а потом поставили фильм, который и смотрели до начала одиннадцати. Пока видеокассета перематывалась обратно, они почистили зубы и приготовились ко сну. Елизавета уже лежала в кровати, когда Александр вытащил кассету, поставил ее на место, выключил всю аппаратуру в комнате. И, почти в препрыжку, пошел в спальню. Нырнул под одеяло и прижался к телу жены, начав ее щупать руками так, что Елизавета начала безудержно смеяться, вяло пытаясь отстранить от себя мужа. А потом уже обнимала мужа и пускала его в себя. Так для них и закончился день, который был полон новостей и искренней радостью.

Александр проснулся рано после какого-то непонятного сна. Он лежал на кровати и смотрел на потолок. И в этот момент, сам непонимания от чего, он вспомнил рассказ одной из родственниц – сестры отца. Ведь еще одна нить истории связывает его с Санкт-Петербургом ныне и Ленинградом ранее. Его тетя старше его отца на несколько лет. Но во время Блокады города Ленинграда они оба были еще детьми. И сейчас он окунулся в воспоминания, повторяя в голове все диалоги, прокручивая все действия.

Они собрались всей семьей: родители, Екатерина, Александр, сестра отца, и родители матери. Александр тогда как раз учился в институте на четвертом курсе. И к этому времени много задумался над темой войны, Блокады. Его отец тогда был ещё маленьким, а вот сестра была старше, хоть и тоже ребенком. Поводом для встречи всей семьи был юбилей отца.

– А вот я как-то привык к Москве. Как переехал сюда работать…так и остался, – говорил отец.

– Но родился то ты в Ленинграде! – говорила его сестра, сделав глоток вина.

– Тоня, ну вот так сложилось, – его сестру звали Антониной, – ты осталась жить в Ленинграде, я в Москве с семьей, – он выпил чуть водки. Он не любил пить рюмки «залпом».

– Да…у каждого своя жизнь, – она улыбнулась, – вот и ты родился восьмого сентября. А этот же день, через несколько лет стал началом Блокады города.

Александр сразу прислушался, потому что почувствовал, что сейчас может услышать истории из жизни.

– Сначала же из Гатчины эвакуировали, а там потом немцы. Отец ушел на войну. Так и пропал без вести, – она махнула рукой,– мы еще ходили пенсию узнавать, помнишь?

– Ну, ну, ну, – ответил отец.

– Мама осталась с тремя детьми в сорок лет. Ну молодая еще. А что делать? Кушать то нужно. Ну вот она и пошла на Первый Молочный устраиваться. А таких желающих, сам понимаешь…, – она выпила вина.

– Конечно. Таких желающих, я представляю, много было.

– Ну вот. Стоит она в очереди, мы тогда с ней были, а очередь огромная. И знаешь, ходит женщина по рядам и смотрит документы, справки. Останавливается у мамы, смотрит документы, а потом на весь зал кричит…там какое-то имя, а затем: «Больше никого не принимай – я нашла нужного человека». Не знаю что там у мамы была за справка. Ну вот так она и устроилась. И во время Блокады работала. А, главное, дом то наш через канал прямо напротив. Она на работе, а мы дома, и когда бомбежка шла, как она сама говорила, подходила к окну и смотрела. Дом стоит – стоит. И хорошо. Еды то особо не было, ели черт знает что. А маленькому то нужно было хорошо питаться, грудничку. Считай, в декабре отец ушел, в январе родился третий ребенок, а в сентябре началась Блокада. Сам понимаешь… так что мы с тобой выжили, а он нет. Ну, конечно, малыш и в такой обстановке, – она это говорила без сожаления в голосе. Все всё понимают.

За столом было молчание.

– Ну этого я, честно, не особо помню. Про