осталось хоть немного страха. Она не думала, что у нее хватит сил отшатнуться. Но она отшатнулась. Она знала, что это невозможно, но была уверена, что стены задрожали.

Затем он двинулся вперед. Он двинулся вперед с убийством и насилием в глазах.

Она не гордилась тем фактом, что отступала, пока не уперлась спиной в стену. Мэддокс подошел достаточно близко, чтобы прижать ее своим телом. И он не остановился. Он не уважал ее пространство, и ее отвращение к телесному контакту. В тот момент он не беспокоился о ней.

— О чем, черт возьми, ты думаешь, Ри?

— Орион, — сказала она почти на автопилоте.

Его глаза вспыхнули.

— Ты права. Орион. Потому что я понятия не имею, на кого, черт возьми, я сейчас смотрю. Ты знаешь, что с тобой бы случилось, если бы кто-то другой, кроме меня, узнал бы тебя на видеозаписях?

Что-то шевельнулось внутри нее. Немного надежды. Не только для себя, но и для них. Для нее и Мэддокса. Она могла ошибаться, но это звучало как…

— Кто-нибудь еще узнал меня?

Его лицо очистилось от ярости и стало пустым. Несколько мгновений он вообще ничего не говорил — ничего, кроме холодного и жестокого взгляда. Его горячее дыхание обжигало ее лицо.

— Нет. Записи дерьмовые. И в лучшем случае косвенные, потому что ничто не приводит тебя на место преступления. Но, боже мой, Орион. О чем, черт возьми, ты думала?

Его глаза прояснились, и он посмотрел на свои руки, обрамляющие ее тело и заключающие ее в клетку, как будто они были чужими. Мэддокс быстро отступил, оставляя пространство между ними.

Орион выдохнула с облегчением, но не хотела ощущать эту потерю. Она была так уверена, что ненавидит любого человека в своем пространстве, она ненавидела Мэддокса, но она в то же время нуждалась в нем. Так она чувствовала себя полноценной.

— Я думала о том, что этот монстр больше не заслуживает жизни, не после того, что он сделал со мной… со всеми нами, — сказала она.

Он вздохнул. Это не было мягким вздохом. Каким-то образом это было жестоко, почти болезненно. В этот вздох вплелись годы страданий. Его глаза встретились с глазами Орион. Они были жесткими, почти ненавистными. И она была рада этому. Ей это нравилось.

— Давай забудем, хотя бы на гребаный момент, о том факте, что самосуд в любой форме является незаконным. Давай забудем, что в Миссури все еще существует смертная казнь в качестве наказания за убийство, хотя мне очень трудно забыть эти вещи, потому что я гребаный полицейский, но я постараюсь.

Он стиснул зубы. Испустил еще один яростный вздох.

Орион поняла, что он пытается держать себя в руках, не поддаваться ярости, не кричать на нее и не извергать отвратительные слова. Она хотела всего этого, но Мэддокс был слишком хорошим человеком, чтобы орать на нее, несмотря на то, что она заслужила.

— Забыв обо всем этом, ты можешь связаться с опасными людьми, если то, что ты мне говоришь, правда. Ты пережила их однажды, Орион.

Она ощетинилась.

— Не однажды, — прошипела она. — Не дважды. А тысячи раз. Тысячи избиений, надругательств, наказаний. Я переживала этих монстров в течение десяти лет, Мэддокс. Я могу с этим справиться.

Его челюсть затвердела. Ему все лучше удавалось скрывать свою реакцию на то, что она швырнула ему в лицо свое прошлое. Это было единственное оружие, которое у нее осталось.

— Да, ты это сделала, — согласился он. — Ты сделала то, что не смогли бы сделать многие другие люди, мужчины или женщины, взрослые или дети. Но это не значит, что ты непобедима. Ты все еще можешь истекать кровью. То, что ты выжила, не значит, что ты не можешь умереть. Что они не смогут бросить тебя в другую клетку и оставить там за твои проделки.

Она слышала страх в его голосе. Ужас. Это мужчина, который хотел защитить ее. Но не мог. Который привязался к ней, несмотря на все ее попытки оттолкнуть. Этот мужчина любил ее, несмотря на все ее усилия. Она пыталась использовать то, чем стала, чтобы вызвать у него отвращение, отпугнуть его заботы и его самого. И это не сработало.

— Я накопила много валюты для своей маленькой половины акра в аду, — сказала Орион. — Так что, я не боюсь смерти, — она посмотрела на него. — И меня никогда больше не посадят в камеру. Ни человек, ни закон, ни кто-либо еще. Так что им лучше убить меня. Тебе лучше убить меня.

Он закатил глаза, уперев руки в бедра.

— Я чертовски рад, что ты не боишься, Орион, — прошипел он с ужасом в глазах. — Но задумывалась ли ты хоть на секунду о том, что твоя смерть или заключение в тюрьму сделают с другими людьми? Что это сделает с моей сестрой? Она наконец-то взяла себя в руки. А Шелби?

Это поразило ее. Потому что она беспокоилась за Эйприл. И она ненавидела себя за это. Она ненавидела себя за то, что недостаточно беспокоилась о ней и не остановилась. И она гордилась тем, как далеко продвинулась Шелби.

— Как думаешь, что со мной будет, Мэддокс? — резко спросила она. — Ты думаешь, я буду ходить на терапию всю оставшуюся жизнь, залечивать свои раны, возвращаться в общество, выходить замуж, рожу детей и буду вести себя так, как будто эти десять лет были просто кошмаром?

Она ждала, когда он заговорит. Предложит реальный, честный ответ. Настоящую честную альтернативу.

Он продолжал молчать.

— Вот именно, — сказала она. — Для меня нет счастливого конца. Ни у Жаклин. Ни у Шелби. Мы никогда не выберемся из Клетки. Так что я делаю все, что в моих силах, чтобы жить с этим. И это уж точно, черт возьми, не значит, что я найду себе мужа и построю белый забор. Если меня посадят в другую клетку, неважно. Я все равно буду сладко спать по ночам. Так что, наденешь на меня наручники?

Он не пошевелился. Он не дышал. Он не надел на нее наручники.

— Тебе нужно сделать выбор, — сказала она. — Можешь запереть меня прямо сейчас. Ты можешь отвезти меня в центр города и выполнить все те клятвы, которые дал, получая значок. Или ты можешь взять пистолет и выстрелить мне в голову. У тебя два варианта. Не проси любить тебя или отказаться от чего-либо ради тебя. Потому что я этого не сделаю. Я забочусь о тебе. Я могла бы любить тебя всем, что у меня осталось. Но я слишком сломлена. Все, что