— Не попадусь, — буркнул я. — И вы тут не задерживайтесь, а то что-нибудь заподозрят.

— Генри уединился для приватной беседы с Мендозой, — шепнул он. — Подслушать бы… Но, бога ради, осторожность и еще раз осторожность.

— Непременно.

Он сжал мне плечо:

— Удачи, Бруно. Одно скажу: мне бы на такое духу не достало.

Фаулер задул свечу, захлопнул за собой дверь, и я перевернулся на спину, сам себя подбадривая в темноте: я не сплю, я жду своего часа.

Прошло часа два, а казалось — целая вечность. Я сел на кровати и прислушался. Тишина опустилась на дом, но было в ней что-то тревожное — будто заглушённый крик, напряженное ожидание. Или это лишь чудилось мне, после того как я так долго пролежал на кровати, считая минуты, прислушиваясь к малейшему звуку, который выдал бы бодрствующих, бродящих по дому. Но звуки давно затихли, лишь над рекой вскрикивали порой чайки, и где-то вдали выла и тявкала лиса. Я осторожно скинул ноги с кровати и тут же перевернул горшок, заботливо оставленный мне Филипом Говардом; загрохотало так, словно рота солдат стреляла из мушкетов; сердце пустилось в пляс, а сам я замер, но дом вроде бы не проснулся. Хотел бы я знать, далеко ли спальни Говардов и комнаты слуг, кто мог услышать мои передвижения. Уже подойдя к окну и толкнув один деревянный ставень, я вспомнил, что белого пса могли оставить в доме без привязи, для охраны. Хотя он, наверное, пьянее меня, сообразил я, устало потирая висок. У меня голова разламывалась, но спать не хотелось: нервы были напряжены до предела.

Свечу и кремень я нащупал в кармане штанов.

Без обуви, в одних подштанниках, я мог передвигаться почти бесшумно, хотя неровные доски пола и поскрипывали на каждом шагу. Я приоткрыл сначала узкую щелочку, а там и достаточно широкую, чтобы выскользнуть в коридор. Все тихо. Я пробирался к лестнице, по которой меня привели наверх, и мне казалось, будто я слышу дружные вдохи-выдохи глубоко спящих людей. Если кто и встретится мне на пути, притворюсь пьяным, будто бы я ищу водички попить или вышел по большой нужде.

Коридор, ведущий в столовую, был пуст; я старался ступать беззвучно и прислушивался — нет, поблизости никого не было. Дверь в конце коридора была закрыта, и чем ближе я к ней подходил, тем громче стучала кровь в висках: если она заперта на замок и замок не поддастся моему кинжалу — кинжал, как всегда, торчал у меня за поясом, — то и ночная разведка, и пьяное представление — все напрасно.

Дверь, однако, отворилась с такой легкостью, что я устрашился: не ждет ли меня внутри засада — кто-то из Говардов, догадавшийся о моих намерениях. Но нет, я очутился в безопасном одиночестве в большой прямоугольной комнате, вдоль стен тянулись высокие деревянные стеллажи с книгами и рукописями, прерываясь лишь в торцах комнаты, где смотрелись друг в друга два сводчатых окна. Сквозь одно окно проникал бледный лунный свет, ложился мне под ноги. Дрожащими пальцами, не веря своей удаче, я тихонько прикрыл за собой дверь, вынул свечу и стал выбивать искру — раз, другой, на третий свеча загорелась, и я придвинулся к книжным полкам, пытаясь разобраться в том порядке, которого придерживался Филип Говард. А может быть, не Филип, а его дядя хранил здесь свои сокровища: юный граф не производил впечатления человека ученого. Возможно, Генри перевез свое собрание в усадьбу Арундел, когда его семейство лишилось родового особняка. Так или иначе, я с удовольствием предвкушал возможность порыться в библиотеке Говардов без разрешения, как Генри Говард, насколько мне известно, порылся в собрании доктора Ди.

Дрожащий круг света выхватывал один ряд книг за другим — я двигался вдоль стеллажей, прекрасно понимая, что нужной мне книги на полке я точно не обнаружу, если даже она хранится в этом доме. Но если Ди угадал верно и много лет назад книгу Гермеса Трисмегиста похитили у него в Оксфорде по заказу Генри Говарда, то он мог спрятать ее где-то в своей библиотеке. Лишь бы, молился я про себя, мне удалось провести здесь достаточно времени, чтобы ее найти. Беглого взгляда было достаточно, чтобы опознать в большинстве томов самую что ни на есть классику: ученые и богословские труды и поэтические сборники, как в любом знатном доме, подобранные скорее по красоте переплетов, чем по содержанию. А вот длинная стена против двери привлекла меня — окна там не было, это была глухая стена восточного крыла дома. Почему же там не пробили окно, ведь для читальни дополнительный источник света, тем более с востока, — явное преимущество? Я двинулся вдоль подозрительной стены, внимательно ее осматривая, и в конце ряда стеллажей пламя свечи вдруг заколебалось, почти угасая. Свободной рукой я прикрыл огонек и почувствовал сильный сквозняк, очевидно, из-за деревянного книжного шкафа. Занятно: ведь шкафы вроде были пристроены вплотную к стене. Склонившись до полу, я разглядел на досках многообещающие царапины, и сердце так и ворохнулось в груди.

Стараясь держать свечу ровнее, я принялся лихорадочно ощупывать панель в углу комнаты, подле стеллажа. В изысканной резьбе имелись небольшие углубления, и примерно на половине высоты панели пальцы мои вошли в такое углубление, оказавшееся глубже прочих. Внутри я нащупал металл, вроде бы задвижку, пошевелил ее, задвижка отошла, деревянная панель чуть заметно сдвинулась, и, почти не дыша, я начал тянуть панель к себе. Хоть и тяжелая, поддалась она без особого труда, и я понял, что в панели установлены отличные пружины. Отходила она от стены не слишком далеко, так, чтобы образовалась щель, и за ней появилась дверь, остававшаяся скрытой, пока панель стояла на своем месте.

Ладони вспотели. Я протиснулся в щель, ощупал замок потайной двери. Вот он-то как раз был заперт и не поддался даже моему кинжальчику. Я поставил свечу на пол, заставил себя глубоко вдохнуть и выдохнуть, понимая, что спешка и дрожащие пальцы — плохие помощники. Успокоившись, я осторожно просунул в скважину кончик кинжала и начал медленно отводить язычок замка; в последний момент лезвие соскочило и порезало мне руку, но мне уже было все равно. Торопливо слизывая капельки крови, чтобы не оставить следов, я распахнул дверь. Вновь дрогнуло на сквозняке пламя свечи. Я подтолкнул дверь ногой и вошел в узкое помещение, похожее на склеп. От холодных камней поднимались влажные испарения, пахло разложением, смертью. Я поднял свечу повыше и чуть не вскрикнул, но возглас замер у меня на устах.

Ни узорчатого потолка, ни изысканных панелей — ничего, чтобы украсить это помещение или сделать его теплее. Голые кирпичные стены, обнаженные балки потолка, сошедшиеся под острым углом, каменные плиты пола. Эта комната была спрятана внутри массивной стены, окна, которые были здесь прежде, замуровали; потайная комната как бы не существовала.

Я поднял свечу повыше, захлопнул за собой дверь и огляделся. На противоположной стене, между двумя замурованными окнами, висела карта небес, скопированная у арабского астролога: концентрические круги, разделенные по знакам зодиака, с указанием на влияние тех или иных планет. Под картой — бюро черного дерева с двумя дверцами, инкрустированными перламутром, на высокой столешнице — бумаги и использованные перья. Слева от меня, в дальнем конце комнаты, стоял прямоугольный, укутанный темно-пурпурной тканью постамент, с виду похожий на алтарь. По обе стороны на этом постаменте стояли серебряные подсвечники, а в центре — медный треножник с хрустальным шаром, который в пламени свечи засверкал нежно-розовыми гранями. В точности так же выглядел и магический кристалл Джона Ди.