— Мне тяжело… тяжело быть отцом, тяжело иметь семью, за которую я должен нести ответственность. Бывают минуты, когда мне тяжело дышать. Мне очень жаль. Это ужасно с моей стороны, но я часто представляю себе, что бегу прочь, куда глаза глядят.

Я почувствовал себя так, словно бы месяцами бродил по африканской пустыне своих грез, проходя через земли бушменов, чтобы очутиться здесь, в этой крошечной бухте, с Франциской и детьми. Я находился в полной растерянности. Мне казалось, что я пребываю одновременно в двух местах.

Когда моя жена, наконец, повернулась ко мне, ее глаза были влажными от слез.

— И это все, Джон? Тебе тяжело лишь оттого, что у тебя есть семья? Ты действительно страдал из-за этого последние месяцы?

— Я думаю, что да. Я — отец, который сомневается в своей способности заботиться о семье, который не знает, где он и что он делает, который боится, что смерть может прийти за ним в любой момент. Я чувствую себя так, словно сбился с правильного пути.

— И ничего больше, ты уверен?

— Куда уж больше, Франциска? Разве тебе этого мало?

Она провела рукой по волосам и облегченно вздохнула, по ее щекам текли слезы.

— Могло быть гораздо хуже, Джон. Я боялась, что ты отдал свое сердце другой женщине.

Меня словно ножом резануло, когда я понял, каким чудовищем был все это время. Я совершенно не заботился о ее спокойствии.

— Боже мой, о чем я только думал?

Я стал целовать ее лоб и щеки, чтобы поцелуями вымолить прощения.

— Франциска, прости меня. Я сам не понимаю, как человек может одновременно любить и все же испытывать такие чувства. Я никогда не ожидал этого от себя. Прости меня за то, что я был таким идиотом. Но я до сих пор не понимаю многих вещей — прежде всего, в самом себе.

Я вытер ее слезы пальцами — этот жест напомнил мне о Полуночнике, который таким способом утешал меня. Я почувствовал как внутри, в самой глубине моей души, поднимается его сила.

Мы ничего не говорили некоторое время. Франциска пристально посмотрела на меня, потом сказала:

— Мы заметили тебя издалека и умираем с голода.

— Что… что ты сказала? — от изумления я едва мог говорить.

— Мы заметили тебя издалека, Джон, и умираем с голода.

— Почему ты сказала это? Откуда ты узнала, что я думаю о нем?

— Джон, — воскликнула она, — твой взгляд становится особенным, когда ты вспоминаешь Полуночника, словно ты смотришь куда-то далеко, в темнеющий горизонт, и видишь его там. Твои зрачки расширяются, возможно, реагируя на яркий свет, о котором ты мне часто рассказывал. Я подумала, что, услышав это приветствие, ты убедишься, что я не желаю тебе зла. Я хотела напомнить, что мы с ним похожи. Наша верная и неизменная любовь к тебе делают нас братом и сестрой.

Я осознал, что мы стали еще ближе друг другу, чем прежде. В последнее время, как мне казалось, я сопротивлялся этой душевной близости, опасаясь, возможно, что тем самым я предам Полуночника, Даниэля и Виолетту — все свое прошлое.

— Джон, — сказала она, — я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ты сам видишь, что мы чувствуем одно и то же. Но разве женщина не испытывает тревогу за семью? Разве мать не интересует то, как она проводит свои дни? Разве я так сильно отличаюсь от тебя, Джон Стюарт?

К моему удивлению, она засмеялась, а потом разразилась рыданиями.

— Знай же, что и я иногда не могу дышать, словно бы ты и они, — она сделала жест в направлении девочек, которые рисовали палками на песке, — это обруч, который все туже и туже сжимается вокруг меня.

— Ты тоже испытываешь такие чувства?

Она вздохнула, очевидно, возмущенная, что такая мысль никогда не приходила мне в голову.

— Джон, у меня два маленьких ребенка, которые все время нуждаются во мне, и муж, любовь к которому безгранична, но который в любой момент может найти утешение в объятиях другой женщины. И я не могу ничего сказать ему, из страха, что он покинет меня. Так что подумай хорошенько!

Я снова взял ее руки и поцеловал их с отчаянной страстью. В нашей любви, вспыхнувшей теперь с новой силой, я увидел все, чего мне не хватало в ней, все, чего мне самому не удавалось для нее сделать.

— Прости меня, — сказал я. — Я не такой сильный, как сам о себе думал, и мне страшно, что я подведу тебя в тот момент, когда ты больше всего нуждаешься во мне.

Я никогда раньше не испытывал этого страха, но теперь осознавал, что он укоренился во мне еще со смерти отца. Последние годы я много размышлял об этом периоде моей жизни и пришел к выводу, что несчастье моих родителей перешло ко мне по наследству — именно это и приводило меня в ужас.

Я все объяснил Франциске, с отчаянием подыскивая нужные слова и пытаясь убедить ее, что, возможно, нас ожидает та же самая судьба, что и моих родителей. Они любили друг друга, как пылкие влюбленные, но, в конце концов, стали чужими людьми. Очевидно, они ничем не отличались от меня и Франциски, а ведь даже от их дружбы не осталось ничего, кроме взаимных обвинений и упреков.

— Но как нам избежать такой же участи? — спросил я ее.

— Джон, я не знаю, будем ли мы любить друг друга на протяжении всей нашей жизни, хотя очень надеюсь и уповаю на это. Но от нас обоих я жду только честности. Из того, что ты мне рассказал о своих дорогих родителях, мне кажется, что их браку иногда недоставало именно этого качества. Прости меня, если тебе больно слышать эти слова.

— Франциска, — вздохнул я, — не все так просто. Все что угодно может случиться с нами, даже если мы будем честными друг с другом. Мы не можем знать, что судьба уготовила для нас.

— Да, ты прав, Джон. Мы не можем этого знать, мы можем только верить друг в друга. Джон, ты должен знать, что я думаю… — Она набрала в руку горсть песка. — Я отправлюсь с тобой хоть на край света. Я буду помогать тебе во всем, что бы ты ни делал. Или… — она перевела дыхание, — или уйду.

Она просыпала теплый песок на мои ноги и повторила слова, которые я однажды написал ей в письме:

— Но только не поднимайся слишком высоко, чтобы я не потеряла тебя из вида. Я ведь не многого прошу?

— Нет, просьба вполне справедлива, — засмеялся я, чтобы скрыть от нее, насколько я был растроган.

К этому моменту дети поняли, что между нами что-то происходит, и подозрительно смотрели на нас. Когда я увидел взволнованное лицо Грасы, то прикрыл глаза руками, чтобы ни одна из девочек не заметила моих слез.

Франциска поцеловала меня в щеку и сказала Грасе и Эстер:

— Все хорошо. С вашими родителями все в порядке. Они просто любят друг друга, а люди, которые без ума от любви, иногда совершают безумные поступки.

Теперь, привлекши внимание девочек, мы уже не могли завернуться в стеганое одеяло и заняться любовью, как нам того хотелось. Но, возможно, в этот момент мы в этом и не нуждались. Успокоенные и ободренные мы сидели все вчетвером и говорили об океане и о других вещах, не относящихся непосредственно к нашей жизни.