Сам Ло держал свои акции до самого краха компании. Оказавшись на пике биржевого бума самым богатым человеком своего времени, если не считать королей (биографы любят давать такие оценки), Ло бежал из Парижа в чужой карете, но сумел сохранить капитал. После его смерти в Венеции осталась огромная коллекция искусства – 81 ящик, где были холсты Леонардо и Тициана. По завещанию коллекция перешла вдове Ло и поплыла в Амстердам. Корабль попал в шторм, и холсты намокли; около ста картин в конце концов были проданы. Поучительно, что от всего этого богатства остались одни картины.

Пройдет сто лет, и в 1828 году еще один талантливый прожектер, Александр Грибоедов, представит правительству Российской империи проект Закавказской компании. Написанный по образцу британской Компании Восточной Индии, проект Грибоедова предполагал дать новой Закавказской компании права на отчуждение земель, переселение крепостных из Центральной России и освобождение от всех налогов, податей и рекрутской службы на 50 лет. По расчетам Грибоедова, российские купцы тратили огромные суммы, больше 100 миллионов рублей в год, на покупку колониального сырья – тканей, сахара, красителей, сухофруктов – у британской Компании Восточной Индии; новая Закавказская компания заместила бы этот импорт. Для этого компании надо было аннексировать Батум, выкупить пленных и держать собственную армию. Начальник Грибоедова, генерал Паскевич, отверг проект исходя из меркантилистской логики, в тот момент уже отвергнутой самими британцами: «Не должно-ли смотреть на Грузию, как на колонию, которая доставляла-бы грубые материалы (шелк, хлопчатую бумагу и проч.) для наших фабрик, заимствуясь от России мануфактурными изделиями?» Возможно, за отказом стояло разочарование правительства в Российско-Американской компании, которая перестала давать прибыль и, хуже того, взрастила поколение бунтарей. Как прожектер, Грибоедов разделил судьбу Дефо: самым успешным его проектом стала комедия «Горе от ума». Трудно сказать, что получилось бы у Грибоедова, если бы правительство одобрило его сырьевой проект; одним из путей было, конечно, повторение финансовой пирамиды Джона Ло.

Кантильон

В новом для Франции банковском деле к шотландцу Джону Ло присоединился еще один необыкновенный герой, ирландец Ричард Кантильон. Kак и большинство тех, кто внес вклад в социальные науки, Кантильон был политическим беженцем. Его родители были ирландскими католиками; колонизовав Ирландию, англичане конфисковали их поместье. Многие ирландцы бежали тогда во Францию; они сумели вывезти большие деньги, сравнимые с половиной годового дохода Ирландии. В 1708 году Кантильон принял французское гражданство. Потом он служил в английской армии, стоявшей в Испании, по финансовой части. Вскоре он оказался служащим, а потом и младшим партнером нового банка, созданного Джоном Ло. Сделав капитал на Компании Миссисипи, уже в 1719 году он решил, что бум достиг своего пика, и продал свои акции. Он поторопился; проданные им акции подорожали еще втрое, прежде чем обесцениться. К тому же продажа Кантильоном большого пакета ценных бумаг вызвала конфликт с Ло. Кантильону грозила Бастилия, но он предпочел уехать с вырученными миллионами в Италию. В 1722 году он женился на дочери Даниэля О’Махони, ирландского генерала, прославившегося на французской службе; у нее, наверное, было крупное приданое. Супруги некоторое время путешествовали по Европе, потом жили раздельно. В 1734 году Кантильон сгорел в собственном доме в центре Лондона. В пожаре подозревали его повара, который исчез вместе с бумагами и имуществом; впрочем, все это могло сгореть вместе с хозяином. Потом на далеком Суринаме обнаружился некий шевалье де Лувиньи, у которого было много бумаг Кантильона; впоследствии они тоже пропали. По версии, в которую верит автор его оксфордской биографии, Кантильон сам инсценировал пожар, чтобы избежать ареста и банкротства, и бежал на Суринам. Если этот шевалье прожил там еще лет двадцать, он вполне мог встретить там Кандида или того однорукого и одноногого негра с сахарной плантации – с ним Кантильону было бы интересно поговорить.

До нас дошел только трактат, написанный им в 1730 году. Труд без земли ничтожен, как и земля без труда, но большой труд на малой земле производит больше богатства, чем малый труд на большой земле. Пока земля свободна, «люди размножаются как мыши в сарае». Число англичан в североамериканских колониях за три поколения увеличилось больше, чем в Англии за тридцать поколений, с восторгом пишет Кантильон (Мальтус потом посчитал, что число колонистов удваивалось каждые 25 лет). Всякая стоимость создается землей и трудом, но труд тоже измеряется землей. Поэтому общая мера, которая выражает стоимость любого товара, – не золото, а земля. На этом строил свою «систему» и Джон Ло, то была их общая интуиция. Самая бедная жизнь должна обходиться в полтора акра на человека (это 6000 квадратных метров). При наличии земли, писал Кантильон, работы одного мужчины достаточно, чтобы поддержать жизнь еще четырех человек, которые могут заняться другими делами – например, ремеслом или завоеванием новых земель. Акра, на котором пасутся овцы, достаточно для того, чтобы собрать шерсти на костюм. Но стоимость костюма из тонкой шерсти в десять раз больше одежды из грубой шерсти. Это не значит, что тонкорунным овцам нужно вдесятеро больше земли – она нужна прядильщицам и портным. Создание элегантного костюма требует больше труда, а его можно оценить условными акрами земли, которая пойдет на пропитание работников. Стоимость доставки вина в Париж выше стоимости его производства в Бургундии потому, что лошадям и кучерам нужно больше земли, чем винограду и виноградарям. Среди польских помещиков, рассказывал Кантильон, вошли в моду голландские кружева. Такой помещик получает треть доходов своих крестьян. Если он посылает половину этой суммы серебром в Голландию, покупая там кружева, то одна шестая доходов с польского поместья уйдет за границу. К тому же крестьяне постепенно перенимают вкус и манеры своего владельца. Если они тоже начнут покупать голландские кружева, то из польского поместья уйдет третья часть его дохода. Земли у польского помещика много больше, чем у голландских кружевниц, но серебро уходит из Польши в Голландию, а не наоборот.

Труд, который позволяет многократно повысить стоимость товара в сравнении с сырым материалом, для Кантильона чудо, подлежащее исследованию. Их соотношение в разных товарах разное; отношение стоимости материала и стоимости работы в стальной пружине, которая приводила в действие английские часы, – один к миллиону, удивлялся он. Чем больше в товаре труда, идущего от людей, и чем меньше сырья, идущего из земли, – тем лучше для хозяйства, которое торгует этим товаром. Этот метод был отлично приспособлен к тому, чтобы торжествовать победу труда над землей. Если одна страна обменивает свой труд на сырье другой страны, то первая страна имеет «преимущество, потому что она как бы кормит своих жителей за чужой счет». Для примера Кантильон приводит торговлю между Парижем и Брюсселем: кружева обменивались на шампанское на сумму 100 000 унций серебра в год. В его расчете получалось, что урожай всего одного акра фламандских льняных полей, обогащенный трудом брюссельских кружевниц, обменивался на плоды шестнадцати тысяч акров французских виноградников. Чем производительнее труд, тем меньше земли надо для создания богатства. Используя свой труд, брюссельские кружевницы создавали богатство из маленького поля, засеянного льном; бургундских виноградарей было меньше и труд их был дешев, поэтому им надо было много земли. Вместе с бочками вина тысячи акров французской земли как бы уходили в Брабант; значит, Франция в этом году лишилась всей этой земли, будто ее на время завоевали. Отсюда Кантильон переходит к восточноевропейским проблемам. Если польский помещик тоже любит брюссельские кружева, ему придется тратить на них шестую часть доходов, которые он получает со своего поместья, продавая зерно; если он любит бургундские вина, он потратит на них еще одну шестую доходов. В обмен на продукт одного акра брабантской земли и полутора десятков тысяч акров бургундской земли польское поместье заплатит сотнями тысяч акров своей земли. Так Голландия и Фландрия поддерживают половину населения, меняя плоды своего труда на продукты чужой земли. Англия выигрывает благодаря своему углю: Кантильон уже знал, что английский уголь экономил «миллионы акров», которые иначе пришлось бы держать под лесом. Это те самые акры, которые три сотни лет спустя назовут «призрачными».