— Даже мгновения.

Казначей Йордаке и заимодавец вышли. Духовник достал письмо и положил его на стол.

— Читай, твоя милость, и ни о чем не спрашивай.

Воевода развернул бумагу и пробежал глазами по строчкам. Сердце его захолонуло. Значит, болезнь боярыни Сафты была обманом, лживым ухищрением логофета Штефана!

Воевода положил письмо на стол и мгновение сидел с прикрытыми глазами.

Духовник повернулся и собрался было уходить.

— Погоди, твоя святость! — жестко приказал воевода. — Скажи-ка нам, каким образом попало в твои руки сие письмо?

— Этого сказать не могу.

— Почему не можешь? Уж не заодно ли ты с теми предателями?

— Связан тайной исповеди, твоя милость.

— Про тайны забудь! — взревел господарь, — говори без утайки! Кто дал тебе письмо?

— Смирись, твоя милость! Не ожесточайся перед церковным лицом ни словом, ни делом.

— Добром не скажешь, пытать тебя велю! — совсем озверел господарь.

— Все стерплю во имя святой церкви! — ответил игумен, опустив глаза.

Воевода хлопнул в ладони. Вошел стоявший у двери капитан.

— В погреб, попа! Пытать огнем на дыбе, пока не скажет правду!

Капитан стоял в нерешительности.

— Ты чего стоишь! Разве приказа не слышал?

— Слышал, ваша милость, но он лицо духовное...

— В погреб!.. — рявкнул Лупу.

— Иди, твоя святость, — прикоснулся плеча игумена капитан.

Воевода дрожал от ярости. Продают его самые близкие бояре. Невольно вспомнились ему слова Пэтракия. Неужто был он слеп и глух, как говорил тот турок?

— Позвать великого спафария! — крикнул он. — И чтоб сердар Штефан явился!

В скором времени посланный за ними капитан возвратился:

— Ни спафария, ни сердара нет в городе, — доложил он. — Отправились с войском на полевые учения.

— Словно сговорились все. Поп признался?

— Нет, твоя милость. Стонет только и молчит.

— Огнем пытали?

— Пытали.

— Ну?

— Повязан святой тайной, говорит.

— Позвать митрополита, чтоб дал ему отпущение!

Митрополит явился незамедлительно.

— Что случилось, твоя милость? Зачем ты звал меня?

— Раскрыт заговор бояр, ищущих погибели моей. Игумен Иосаф доставил это письмо, но имена тех, кто написал его, держит в тайне. Дай ему отпущение!

— Какое отпущение, твоя милость? — вопросительно посмотрел на него Варлаам.

— От таинства исповеди. Эти подлецы раскрыли свои черные замыслы на исповеди.

— Не могу, твоя светлость! Семь божественных таинств имеется, и преступать их нельзя. О них я писал в своей книге...

— Писать можешь все, что вбредет на ум, но эту низкую государственную измену я должен вывести на свет божий! На карту поставлены и жизнь, и престол наш! Иди, дай ему отпущение! — крикнул господарь.

Митрополит растерянно смотрел на искаженное ненавистью и яростью лицо воеводы, в его безжалостные глаза и, устрашенный отступил. Неужели этот человек и есть тот воевода, коему он посвятил вирши и сравнивал с византийскими императорами?

— Следуй за мной! — жестко приказал Лупу и вышел.

Ступени глубокого погреба были влажными и скользкими. Митрополит наощупь спускался в подвал, в котором стоял отвратительный запах жженого мяса. Воткнутый в бадью с водой факел горел, потрескивая и испуская густой дым. В его пляшущем свете он увидал тело Иосафа, валявшесся на охапке соломы. Руки и ноги игумена были раздроблены, лицо окровавлено, губы обожжены. Ужаснувшемуся от этого страшного зрелища митрополиту померещилось, что лежит не духовник господаря, а сам сын божий, с креста снятый.

— Отец небесный! — в ужасе прошептал Варлаам.

Два палача с закатанными рукавами равнодушно глядели на несчастного игумена, который издавал слабые стоны.

— Дай ему отпущение! — приказал воевода.

Митрополит наклонился над игуменом и чуть слышно прошептал:

— Дарую тебе отпущение грехов! Признавайся, святой отец!

Игумен поднял опухшие веки.

— Имя открой! — заорал воевода. — Кто они, эти подлецы?

— Боярин Чоголя, владыко, — прошептал Иосаф.

— Который из них? — потребовал воевода.

Митрополит поднялся и крестным знамением осенил Иосафа.

— Имя! — вне себя затопал ногами Лупу.

— Ничего больше сказать он не сможет, государь. Душа его покинула земную обитель.

С этими словами митрополит Варлаам походкой тяжело больного человека направился к выходу. За ним выбежал и воевода. Лицо его рдело от ярости. Выходит, и спафарий, и великий хлебничий, наделенные имениями и всем почетом при дворе, продали его? Он тут же послал стражу привести их живыми или мертвыми.

Бояр Чоголя нашли на вотчине. Сперва они попытались защищаться, сваливая всю вину на логофета.

— Это он, твоя милость, иуда этот запутал нас.

— И кто еще участвовал в этом предательстве?

— Многие из тех бояр, что в имениях своих живут.

— А при нашем дворе — кто?

— Сердар Штефан. Он должен был вывести войско из города.

— Доставить сердара немедля! — приказал воевода.

Заимодавец Наний, ожидавший приема у господаря, спросил вэтава:

— Не пустишь ли к господарю? Дело у меня к его милости.

— Уходи, уходи, ради бога! — замахал тот руками. — Не время теперь для разговоров. Разве не видишь, что происходит? Уходи, пока с тобой не случилось то, что с боярами Чоголя.

— Святой боже, что стряслось с боярами?

— Судит их господарь за участие в заговоре.

— И многие в нем замешаны?

— Разве не слыхал, что послали за сердаром Штефаном?

— За ним послал воевода капитана?

— Конечно!

Ростовщик схватился за голову и выбежал из дворца. Пыхтя от усталости, он заорал на своего слугу:

— Садись, Илья, в седло и скачи изо всех сил в Баликскую степь к сердару Штефану. Скажи ему, чтобы он часом не подался уговорам приехать ко двору, потому как ждет его там смерть!

Илья тут же и отправился. Заимодавец в великом волнении метался из угла в угол своей горницы. Он содрогался при одной лишь мысли, что убьет господарь того молодого человека, который частенько приходил к нему в