У Стюарта лопнуло терпение. Что произошло с его трудолюбивой матерью? Кто эта праздная женщина, растерявшая все нравственные ориентиры?

– Как мне еще на тебя смотреть, если ты пьешь с самого утра?

Когда в ту зиму Нельда Лэм скончалась от инфлюэнцы, Стюарт настоял, чтобы ее похоронили в Манчестере. Так он мог хотя бы притвориться, что той сцены в Торки не было вовсе.

Эту ложь он потом старательно лелеял долгие годы.

– Когда я разыскал ее, она мне совсем не понравилась, – сказал Стюарт Верити. – Больше я к ней не приезжал. Когда мать умерла, люди, которые убирали из дома ее вещи, послали мне картины. Я велел их убрать подальше. Не хотел их видеть. Но потом, когда мы поговорили о Берти, я вспомнил о ней. Ведь это из-за меня мама жила такой жизнью, но ни разу меня не упрекнула. Верити обняла Стюарта.

– Рада, что вы ее простили.

– Могу лишь надеяться, что и она тоже меня простила.

– Простила. Я знаю. – Верити крепко прижала его к себе. – Я тоже мать. А мы, матери, прощаем все.

В его душе словно что-то оборвалось. Он поцеловал Верити в макушку.

– Когда-нибудь я отвезу вас на ее могилу. Она прижалась щекой к его щеке:

– Да, мы туда съездим.

Тем же вечером, лежа под одеялом, в тепле и уюте постели, они строили планы на будущее.

– Белый цвет – прекрасно. Но нам в нашем доме следует быть более практичными, – заявила Верити.

Стюарт почувствовал болезненный укол в сердце, когда понял, что она говорит вовсе не о его доме, поскольку здесь она никогда не сможет жить с ним в открытую. Никто не поставит ему в вину, если он заведет любовницу, но если дело касается Верити Дюран, следует соблюдать особую осторожность.

Стюарт внимательно вглядывался в ее лицо, но не нашел ни малейшего признака, что она несчастна. Напротив, когда Верити говорила о планах на будущее, ее глаза ярко блестели. У нее наконец появится время, чтобы написать великий труд своей жизни – книгу рецептов и методов профессиональной кухни. Вероятно, следует выписать помощников из Фэрли-Парк, завершить их дальнейшее обучение и открыть чайную, где бы подавалась настоящая парижская и венская выпечка. А затем, накопив достаточно денег, Верити собиралась открыть кулинарную школу.

– Вы же знаете, я готов открыть вам неограниченный кредит, – напомнил Стюарт.

Она улыбнулась, немного печальной улыбкой:

– С некоторых пор у меня завелась привычка тратить исключительно собственные деньги. Кроме того, мне нравится иметь доход – это дает ощущение безопасности.

– Боитесь зависеть от моего благорасположения?

– Думаю, тут не только страх. Я не стыжусь, больше не стыжусь того, что своим искусством могу заработать себе на безбедную жизнь.

Стюарт поднес ее ладони к свету. Она разрешила ему смотреть. Старые шрамы и ожоги давно зажили и поблекли, но появились новые. Мозоли почти исчезли, кожа оказалась намного нежнее, чем ему помнилось.

– Я помню ваши руки. Вспоминал их каждый раз, когда пожимал чью-нибудь руку, никогда не знавшую труда.

– Вот новость! Узнала бы раньше – перестала бы изводить горы бальзама, – игриво сказала Верити, и в ее глазах заплясали искры.

Стюарт поцеловал ее ладонь, осторожно, но настойчиво, и был вознагражден – Верити судорожно вздохнула. Ее руки сохранили былую чувствительность. Он бросил на Верити лукавый взгляд.

– Ах, Боже! – воскликнула она, прижимая ладонь к его губам. – Вот теперь я действительно боюсь отдаться в ваше благорасположение.

Мужчина, который двумя ночами раньше соблазнил Лиззи, поднялся из-за стола:

– Лиззи? Что вы тут делаете?

– Пришла вас повидать, разумеется. – Мисс Бесслер улыбалась, стиснув зубы.

На лице Уилла Марсдена она читала смущение и зарождающуюся тревогу.

– Вы приехали из Линдхерст-Холла совсем одна? Когда же? Ваш батюшка знает, что вы здесь?

Хозяйка удалилась. Лиззи плотно притворила за собой дверь. Она приехала прошлой ночью под наспех сочиненным предлогом повидать сердечную подругу, которой понадобилась ее помощь. Отец встревожился – ему пришлось объявить о расторжении помолвки – и настоял на том, чтобы поехать с нею вместе. Поэтому этим утром, пока отец принимал ванну, Лиззи велела лакею, обычно сопровождавшему ее во время утренних прогулок, оставаться дома, а сама вскочила в первый попавшийся кеб.

– Обманщик! Грязный, подлый негодяй! – Лиззи, не стесняясь, дала выход гневу. – Что за игру вы затеяли?

– О чем вы, Лиззи? Я просто собирался позавтракать, прежде чем сесть в поезд, чтобы ехать в Линдхерст-Холл.

Марсден выглядел таким красивым и, казалось, так искренне недоумевал, что Лиззи уж и не знала, то ли ударить его, то ли расплакаться.

– Мой бывший жених рассказал мне, что вы получите наследство. Сказал, что меня ждет обеспеченное будущее – «без забот, без хлопот». Почему я слышу о таких вещах от него, а не от вас? Каковы ваши истинные намерения?

– Разумеется, жениться на вас. Я как раз писал письмо младшему брату, чтобы сообщить радостную новость.

Он подошел к письменному столу и вернулся, протягивая ей листок бумаги. Лиззи впилась в него взглядом. Слова «блаженство», «вскоре», «женюсь», «Бесслер», «чудесно», «счастлив» прыгали у нее перед глазами.

– А разрешение на брак в моей спальне, если вы все еще сомневаетесь.

Лиззи тяжело вздохнула. Худшие страхи были позади. Но она все еще была расстроена.

– Хорошо. Но это был первый вопрос. Догадываетесь ли вы, как мучительно было мне принять решение? В иные дни я была просто на грани отчаяния. Подумайте только – возможно, мне пришлось бы отказаться от всех друзей, ведь они не из тех, кто «познается в беде». А отец? Он всегда будет в печали, потому что я вышла замуж за бедняка. Вы могли бы успокоить мои тревоги, но предпочли этого не делать.

– Я вовсе не хотел...

Мисс Бесслер не дала ему договорить:

– Вы судили обо мне предвзято, не так ли? Решили – если я узнаю про деньги, то соглашусь выйти за вас исключительно богатства ради.

– Нет, нет! – Уилл взволнованно покачал головой. – Дело не в этом. Я не говорил вообще никому, кроме Мэтью и нашего самого младшего брата. Мистер Сомерсет знает лишь потому, что вел мое дело как адвокат. Брат моего деда – именно он включил меня в свое завещание – один из самых больших чудаков нашего времени. Он вполне способен в последнюю минуту передумать и все оставить своим собакам – однажды он так и сделал, да собаки успели передохнуть.

– Отговорки! Вы не сказали, потому что не доверяете мне!

– Напротив! Меня так и подмывало вам признаться. Но вы могли бы переоценить ситуацию. Двоюродному дедушке уже восемьдесят восемь, но он здоров, как лошадь, и вполне может прожить еще лет двадцать. Боже всемогущий, да он уже пережил многих претендентов на наследство, которых включал в два предыдущих завещания – не считая собак. Как я могу обещать вам жизнь без'забот, без хлопот, если придется ждать годы, возможно, десятилетия? А что вы почувствуете, если надежды вообще окажутся напрасными? Поэтому мне оставалось лишь уповать, что вы выберете меня даже в нынешнем бедственном положении.