Поначалу зрителей подталкивают к тому, чтобы они отождествляли Райли с главной героиней — жёлтой весёлой Радостью. Но в конце концов выясняется, что это было главной ошибкой, угрожающей разрушить жизнь Райли. Полагая, что она одна представляет суть Райли, Радость подавляет других персонажей, тем самым нарушая шаткое равновесие в мозгу девочки. Катарсис наступает после того, как Радость осознаёт свою ошибку и понимает — вместе со зрителями, — что Райли не Радость, не Печаль и не какой-то другой персонаж. Райли — это очень сложный конгломерат, результат конфликтов и сотрудничества всех биохимических персонажей.

По-настоящему удивляет даже не то, что компания Disney решилась вывести на рынок фильм с таким радикальным посланием, а то, что он стал мировым хитом. Возможно, успех во многом объясняется тем, что «Головоломка» — это комедия со счастливым концом, и большинство зрителей могли не уловить как неврологический контекст этой истории, так и её мрачный смысл.

Этого нельзя сказать о самой, пожалуй, пророческой из научно-фантастических книг двадцатого века. Её зловещую суть невозможно не заметить. Книга, изданная почти сто лет назад, с каждым годом становится всё более актуальной. Олдос Хаксли написал «О дивный новый мир» в 1931 году, когда в России и Италии укоренились коммунизм и фашизм, в Германии расцвёл нацизм, милитаристская Япония развязала захватническую войну в Китае, а мир был охвачен Великой депрессией. Но Хаксли смог заглянуть за эти чёрные тучи и представить будущее общество без войн, голода и эпидемий, с вечным миром, процветанием и здоровьем. Это общество потребления, в котором никак не ограничиваются секс, наркотики и рок-н-ролл, а главная его ценность — счастье. Основная идея книги в том, что человек представляет собой биохимический алгоритм, что наука может взломать этот алгоритм, а технология — манипулировать им.

В этом дивном новом мире государство использует передовые биотехнологии и социальную инженерию, чтобы все были довольны и ни у кого не было причин бунтовать. Как будто Радость, Печаль и другие персонажи в мозгу Райли стали верными агентами правительства. Этому обществу не нужны тайная полиция, концентрационные лагеря или министерство любви, как в романе Оруэлла «1984». Гений Хаксли в том, что он показал: любовь и удовольствия куда более надёжные помощники в управлении людьми, чем страх и насилие.

После прочтения «1984» становится ясно, что Оруэлл описал жуткий мир, словно вышедший из ночного кошмара, и остаётся открытым только один вопрос: «Как нам не дойти до такого ужасного состояния?». «О дивный новый мир» оставляет читателя в некотором замешательстве, ведь ему предлагают самому понять, почему изображённый в книге мир кажется таким мрачным и безысходным. Это мирное и процветающее общество с довольными и счастливыми гражданами. Что же с ним не так?

Этот вопрос Хаксли поднимает в кульминационной сцене книги: разговоре между Мустафой Мондом, Главноуправителем Западной Европы, и Джоном Дикарём, который всю жизнь прожил в резервации в Нью-Мексико и который один во всём Лондоне что-то знает о Шекспире и Боге.

Когда Джон Дикарь пытается призвать жителей Лондона к восстанию против системы, которая их контролирует, люди не откликаются на его призывы, а полиция арестовывает его и приводит к Мустафе Монду. Главноуправитель мило беседует с Джоном и заявляет, что если ему не нужно общество, то он должен удалиться в какое-нибудь уединённое место и жить отшельником. Джон ставит под сомнение взгляды, лежащие в основе миропорядка, и обвиняет Мировое Государство в том, что в погоне за счастьем оно лишило жизнь не только истины и красоты, но и всего благородного и героического:

— Милый мой юноша, — сказал Мустафа Монд. — Цивилизация абсолютно не нуждается в благородстве или героизме. Благородство, героизм — это симптомы политической неумелости. В правильно, как у нас, организованном обществе никому не доводится проявлять эти качества. Для их проявления нужна обстановка полнейшей нестабильности. Там, где войны, где конфликт между долгом и верностью, где противление соблазнам, где защита тех, кого любишь, или борьба за них — там, очевидно, есть некий смысл в благородстве и героизме. Но теперь нет войн. Мы неусыпнейше предотвращаем всякую чрезмерную любовь. Конфликтов долга не возникает; люди так сформованы, что попросту не могут иначе поступать, чем от них требуется. И то, что от них требуется, в общем и целом так приятно, стольким естественным импульсам даётся теперь простор, что, по сути, не приходится противиться соблазнам. А если всё же приключится в кои веки неприятность, так ведь у вас всегда есть сома, чтобы отдохнуть от реальности. И та же сома остудит ваш гнев, примирит с врагами, даст вам терпение и кротость. В прошлом, чтобы достичь этого, вам требовались огромные усилия, годы суровой нравственной выучки. Теперь же вы глотаете две-три таблетки — и готово дело. Ныне каждый может быть добродетелен. По меньшей мере половину вашей нравственности вы можете носить с собою во флакончике. Христианство без слёз — вот что такое сома.

— Но слёзы ведь необходимы. Вспомните, что сказал Отелло: «Если каждый шторм кончается такой небесной тишью, пусть сатанеют ветры, будя смерть». Старик индеец нам сказывал о Девушке из Мацаки. Парень, захотевший на ней жениться, должен был взять мотыгу и проработать утро в её огороде. Работа вроде бы лёгкая; но там летали мухи и комары; не простые, а волшебные. Женихи не могли снести их укусов и жал. Но один стерпел — и в награду получил ту девушку.

— Прелестно! — сказал Главноуправитель. — Но в цивилизованных странах девушек можно получать и не мотыжа огороды; и нет у нас жалящих комаров и мух. Мы всех их устранили столетия тому назад.

— Вот-вот, устранили, — кивнул насупленно Дикарь. — Это в вашем духе. Всё неприятное вы устраняете — вместо того чтобы научиться стойко его переносить. «Благородней ли терпеть судьбы свирепой стрелы и каменья или, схватив оружие, сразиться с безбрежным морем бедствий…» А вы и не терпите, и не сражаетесь. Вы просто устраняете стрелы и каменья. Слишком это лёгкий выход.

Он замолчал — вспомнил о матери. О том, как в комнате на тридцать восьмом этаже Линда дремотно плыла в море поющих огней и ароматных ласк — уплывала из времени и пространства, из тюрьмы своего прошлого,