— Нет, за это я на него не сердился. Это были обычные политические речи. Я приказал выставить его тело на поношение потому, что он не упускал ни единого случая дурно отозваться о моей жене.

— Твоя верность делает тебе честь, император, — натянуто произнесла Клеопатра; у нее упало сердце.

Антоний вел с ней переговоры, заключил с ней союз — а теперь переговоры завершены, и он отсылает ее прочь. Он играл с ней — точно так же, как женщины частенько играют с мужчинами, используя свое очарование, чтобы заключить сделку на благоприятных условиях. Но он вовсе не собирался удовлетворить ее более глубокие, личные стремления.

Отныне Клеопатра будет числиться другом и союзником римского народа, как числился до нее ее отец. Не меньше — но и не больше. Если Антонию потребуется египетская казна, или египетская армия, или египетское зерно, дабы накормить своих солдат, когда они будут попирать ее землю по дороге в Парфию, он пришлет ей письмо, как направил бы послание любому из восточных монархов, над которым имел власть.

— Боюсь, я разочаровал Фульвию, — продолжал Антоний. — Ее письмо было очень резким и весьма саркастичным. В завершение его она выразила надежду, что сообщенные ею новости не омрачат моей радости и не помешают мне наслаждаться триумфом в чужеземных краях.

Клеопатра взглянула Антонию в глаза.

— А это так?

— Нет, это не так. Мне нужно одержать еще несколько побед, прежде чем я уйду.

Он встал, сгреб Клеопатру в охапку, словно младенца, поднял с пиршественного ложа и прижал к себе.

Клеопатра была убеждена, что именно ошеломление, появившееся на ее лице, заставило Антония расхохотаться впервые за этот вечер.

— Ты легонькая, словно перышко, Клеопатра. Я уверен, что во всем твоем теле один лишь мозг хоть что-то весит.

Клеопатра открыла было рот — то ли затем, чтобы одернуть Антония и напомнить, что он имеет дело с царицей, то ли затем, чтобы попросит его быть осторожнее — слуги ведь смотрят! Она сама не успела решить, что же именно хотела сказать. Антоний припал к ее губам и поцеловал ее с такой силой, что Клеопатра и думать позабыла о том, видит ли их кто-нибудь сейчас. Да и какая разница? Все равно еще до рассвета свита обо всем узнает. В жизни царицы нет места тайнам.

Клеопатра разомкнула губы пошире и позволила языку Антония скользнуть внутрь. Она принялась жадно сосать его язык, словно это был источник жизни. Впрочем, так оно и было. Она так давно была лишена этой сладкой пищи! Клеопатра чувствовала себя, как младенец у материнской груди, когда язык Антония обвился вокруг ее языка, коснулся жадно распахнутых губ, вышел и снова вошел. Она покрепче обхватила Антония за шею, прижимаясь к нему всем телом и с нетерпением ожидая того, что произойдет дальше. Ей хотелось слиться с ним и позабыть обо всем — об ответственности, о всех тревогах.

Осыпая Клеопатру поцелуями, Антоний отнес ее вниз по лестнице, в ее каюту. Личные слуги царицы, раболепно согнувшись в три погибели, брызнули прочь, словно мыши, когда Антоний вошел в комнату. Пинком захлопнул дверь, опустил Клеопатру, прислонив ее к стене, и задрал ее одежды. Одновременно с этим он запустил язык ей в рот, а пальцы — в глубь тела, с такой силой, что приподнял ее. Клеопатра обвила его ногами, поражаясь: как у него получается так высоко поднимать ее, когда она давит на его руку всем телом? Антоний придавил ее бедрами к стене, и прежде, чем Клеопатра сообразила, что он делает, пальцы исчезли и на их месте возникло нечто более крупное, горячее и твердое. Клеопатра вскрикнула прямо ему в рот, когда Антоний толчком вошел в нее; она была рада, что его губы заглушают ее стоны и они не долетят до ушей любопытствующих, которые подслушивают под дверью.

Антоний рванул ее пояс, так что драгоценные камни рассыпались по полу, и стянул одежду царицы через голову, оставив ее нагой и дрожащей. Клеопатра вцепилась ему в плечи, позволяя входить в себя; ей казалось, будто ее убивают раз за разом, но раны так сладки, что она никак ими не насытится. К экстазу примешался страх. Скоро — сегодня, в эту самую минуту — все это закончится, и жизнь со всей ее болью и неуверенностью снова вступит в свои права.

Но сейчас она была не царицей Клеопатрой, а объектом страсти мощного мужчины. Она сосредоточилась на нарастающем удовольствии, то кусая Антония за шею, то обхватывая его еще крепче и позволяя ему входить в ее тело все глубже и глубже, словно старателю, извлекающему тайные драгоценности из глубин ее тела. Руки Антония легли поверх ее рук, и он ритмично приподнимал и опускал ее, как будто она была музыкальным инструментом, а он — музыкантом, играющим ее удовольствие.

Это состояние полной капитуляции было для Клеопатры новым. Она и раньше бывала объектом вожделения ее любовников, но никогда еще не получала такого наслаждения в объятиях мужчины.

Когда Антоний почувствовал, как ее тело содрогается в пароксизме страсти, он отнес ее на кровать и уложил, словно ребенка. Он разделся; пенис его был по-прежнему огромен и, когда Антоний снимал сандалии, устремился в сторону Клеопатры. Небольшие шрамы усеивали грудь Антония подобно созвездию; белые и зазубренные, они выделялись на фоне его загорелой кожи. Антоний был широк в корпусе, и Клеопатра видела, где он с годами расплывется; но сейчас вес был распределен красиво, и благодаря ему тело Антония смотрелось куда солиднее, чем у какого-нибудь тощего юнца. Через левый бок тянулся грубый шрам от плохо зажившей глубокой раны.

Когда Антоний улегся рядом, Клеопатра провела по шраму пальцем.

— Получено на службе у нашего Цезаря, — заметил Антоний. Он взял Клеопатру за руку и обхватил ее пальцы горячими губами, осторожно их посасывая. — У нас в Галлии была очень скверная белошвейка.

— Тебе следовало бы завести врача-грека, — улыбнулась Клеопатра.

— Вместо римского лекаря-коновала?

— Именно.

— Ах, государыня, ты снова вернулась к своим царственным замашкам? — Он притянул Клеопатру к себе, навалился на нее всем телом и вошел в нее быстрыми, жаркими толчками. — Придется снова укротить тебя.

Арсиноя не знала, куда идти, но понимала: ей следует немедленно покинуть пределы храма. Верховный жрец выяснил, что ее смертный приговор был подписан самим императором. Единственный способ спастись — бежать, переодевшись. Но куда же ей отправиться? Она постоянно находилась под охраной; стражники следовали за ней повсюду, куда бы она ни шла, даже во время ее ежедневных жертвоприношений в храме. Арсиноя была уверена, что эти римляне присоединились бы к ее молитвам, если бы знали, что она ежедневно молит богиню уничтожить ее сестру, римскую шлюху.

Приказы, отданные на ее счет Юлием Цезарем, были куда более милосердны, чем Арсиноя ожидала от римлян: пленную царевну надлежало содержать под домашним арестом, но не причинять ей никакого вреда. Никакого вреда! Все понимали, что это означает, даже сопровождающие ее солдаты, хотя они то и дело окидывали ее похотливыми взглядами. Они не смели осквернить ее, хотя, конечно же, хотели, и Арсиноя часто недоумевала: что заставило Цезаря отдать подобный приказ?