Но у меня нет времени ни разглядывать толстяка, ни вникать в его проблемы со здоровьем.

– Я Моника Шекли, мы договаривались о встрече.

Субхаш Тапар только коротко кивает, не предлагая сесть или хотя бы подойти ближе. Я закрываю дверь в кабинет и шагаю к столу, о чем тут же приходится сожалеть. Во-первых, открытая дверь создавала хоть какой-то сквозняк, во-вторых, в бхаджи Тапара было слишком много чеснока, о чем красноречиво свидетельствует его дыхание. Мы вчера тоже ели бхаджи – овощные оладьи, но чеснок там не присутствовал.

Но ни возможности заменить Тапара кем-то другим, ни выйти из зловонного кабинета или просто прижать платок к носу у меня нет. Запретив себе думать о запахе и жаре, я обращаюсь к хозяину кабинета:

– Меня интересует все, что касается убийства Хамида Сатри.

– Журналистка? – равнодушно интересуется Тапар, открывая вторую бутылку с водой.

– Пусть так, – отвечаю я. – Мне следует торопиться, и я решаю ничего не отрицать.

Если Тапар попросту лопнет, то договариваться будет не с кем.

В кабинет заглядывает кто-то из сотрудников с вопросом, которого я не понимаю, потому что не по-английски. Тапар кричит в ответ:

– Нет! – И добавляет: – Не закрывай дверь!

Черт, как же при распахнутой двери получить от него нужные материалы?

Под выжидательным взглядом хозяина кабинета я делаю вторую попытку:

– Можно ли мне посмотреть, что у полиции есть по этому делу?

После такого вопроса в Лондоне я в лучшем случае была бы выдворена за пределы здания, в худшем – уже звонила бы адвокату. Но Тапар продолжает разглядывать меня. Я вдруг вспоминаю: «Не с пустыми руками».

Пытаясь сообразить, где здесь может быть установлена видеокамера, я осторожно вытаскиваю из кармана рубашки купюру в двадцать фунтов и, чтобы подсунуть ее под лежащие на столе бумаги, опираюсь на столешницу обеими руками. Тапар с некоторым удивлением наблюдает за моими маневрами, но не понять, что я подсовываю взятку, не может.

Ловким движением отправив купюру под папку, я перевожу взгляд на Субхаш Тапара. В ответ тот спокойно поднимает папку, достает банкноту, расправляет ее и, сложив иначе, кладет к себе в карман. Мне нужно усилие, чтобы эмоции не отразились на лице. Однако никаких действий со стороны Субхаш Тапара не следует, он смотрит на меня без каких-либо эмоций.

Двадцати фунтов мало? Я достаю вторую купюру, но на сей раз решаю не проявлять чудеса ловкости, пряча деньги под бумаги, наоборот, кладу в центр стола. Тапар лениво отправляет купюру в карман и кивает на папку перед собой.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выругаться: за сорок фунтов он предлагает мне дело, оформленное на деванагари – одном из местных языков! И я даже не представляю, что это за язык.

Злость подпитывает мою напористость, бровь невольно приподнимается, а в моем голосе звенят командные нотки:

– А на английском?

С усталым вздохом он указывает мне на другую папку, лежащую на полке стеллажа. На ней действительно написано «Хамид Сатри». Но это еще ничего не значит, следует проверить. Быстро перелистав папку, я убеждаюсь, что Тапар не обманул.

– Где это можно почитать? – Конечно, у меня фотографическая память – но не изучать же все страницы прямо перед ним?

– Зачем?

Тапару уже мало воды внутри, содержимым второй бутылки он просто поливает голову.

– Но как я иначе найду интересующие меня сведения?

В ответ следует выпроваживающий жест в сторону двери:

– Завтра.

– То есть?

– Почитаете где-нибудь в другом месте. Вернете завтра.

– Я могу забрать папку с собой?

– Англичане все так плохо соображают? – В его глазах насмешка. – Вы третья берете эти материалы, но только вы задаете глупые вопросы.

– А кто еще спрашивал?

В ответ он только повторяет свой жест, отправляющий меня подальше от кабинета, а затем поворачивается, чтобы переключить свой вентилятор на полную мощность.

Мне приходится ретироваться. И, признаюсь, я делаю это не без удовольствия.

Значит, я третья интересовалась делом Хамида Сатри? Кто же еще двое?

Одного я знаю почти наверняка – Киран Шандар, журналист не мог упустить такую возможность. А кто еще?

И вдруг меня осеняет: Тапар был готов к моему визиту, даже имел английский вариант дела, не означает ли это, что все сфабриковано? Что я получила за свои сорок фунтов? Вопрос не в сумме, а в том, что в деле все может быть приглажено и выправлено. Обидно.

Резко развернувшись, я иду обратно.

Тапар сидит в расстегнутой до пояса форме и допивает из второй бутылки то, что не вылил на голову.

– Что?

Я кладу перед ним пятидесятифунтовую купюру, но отпускать ее не собираюсь, придерживаю пальцем.

– Мне нужны записи видеокамер охраны за то время.

Несколько секунд мы играем в молчанку и в «кто кого переглядит», потом Тапар со вздохами, пыхтя, добирается до сейфа и достает из него небольшую коробочку:

– Вот.

Проверить, что именно мне дают, возможности нет. Я оставляю купюру на столе.

– Это надо вернуть завтра, – говорит Тапар.

– Хорошо, если в папке то, что мне нужно, я добавлю, – отвечаю я.

Тапар не возражает, значит, теперь у меня на руках действительно нужные мне записи.

Теперь предстоит придумать, как изучить все, не привлекая к себе внимание.

Чтобы не терять физическую форму, я пытаюсь как-то тренироваться с того дня, как выписалась из клиники. Доктор Викрам Ратхор об этом не знает и знать не должен. Конечно, нагрузки несравнимы с теми, какие были раньше, но я постепенно их увеличиваю. Вместо полусотни отжиманий всего десяток и не от пола, а от края кровати, вместо сотни подъемов корпуса ради мышц брюшного пресса только двадцать. Все так, чтобы новое сердце не возмутилось, а я снова не попала на больничную койку под капельницы. Но я твердо верю, что сумею сердце приручить. Иначе зачем тогда жить?

Но это не все проблемы. Если бы только Престон знал, как важно для меня жить одной в номере. Я согласна на любую конуру, только без свидетелей. Просто в самом лучшем отеле я не могу пойти в самый лучший тренажерный зал и бассейн.

Никто не должен видеть мой шрам, а потому я и дальше буду мучиться в индийскую жару в закрытых рубашках, отказываться от возможности поплавать в бассейне и тренироваться только в своем номере, за закрытой дверью.

Ничего, потерплю. Индийская жара ненадолго, в Лондоне уже прохладно, а у меня дома половину комнаты занимает большой тренажер, на котором заниматься можно хоть голышом!