Возвращались поздно. Петр провожал Иветту до метро. Легкие снежинки кружились в воздухе, оседая на плечи, головы и даже ресницы прохожих. Их медлительный танец гипнотизировал людей, приостанавливал бег большого города, приглашал к неторопливому разговору. Друзья поведали друг другу о своих трудностях. Иветта сообщила о здоровье Бузыкина, о сложностях с поисками работы. Петр говорил в основном о домашних делах. Он делился такими подробностями, о которых Иветта постеснялась бы говорить. Сетовал, что Валерию приходилось кормить с ложечки, подавать ей судно, ежедневно менять белье. К счастью, помог Глеб. Он нанял сиделку, и теперь большая часть ухода за больной легла на ее плечи. Сам Петр позволить такой роскоши не мог: его ставка разнорабочего в бассейне была смехотворно низка. Тут же, к слову, он вспомнил, что у них освободилось место дежурной, и предложил Иветте занять его. Обязанности были несложны: хранить ключи от шкафчиков, выдавать желающим полотенца напрокат, следить, чтобы купальщики не забывали ополоснуться в душе перед погружением в бассейн. Ну и поддерживать чистоту в раздевалке: подмести, подтереть.

– Деньги невелики, – заключил он, – зато в начале и конце дежурства разрешают поплавать. И в тренажерном зале позаниматься.

Возможность бесплатно барахтаться в воде Иветту не прельщала, да и физические упражнения она не любила. Ее одолевали сомнения другого рода. Петр, простой работяга, и не догадывался, что печалит образованную женщину. Иветта была в растерянности. Идти на место дежурной, по сути, уборщицы – какой позор! Но потрясения последних лет уже приучили общество к тому, что инженеры и специалисты прозябали на самых неквалифицированных и малопрестижных работах. Однако для Иветты потеря специальности означала потерю ее последнего оплота – самоуважения! С другой стороны, жизнь все равно идет под откос, и чем хуже, тем лучше.

– Да, я согласна, Петр.

– Это дело надо отметить! – воодушевился беззаботный поэт.

Соратники по литературному цеху зашли в кафе у метро. Петр заказал себе двести граммов водки, Иветта согласилась выпить вина. Не забыл Петр и о закуске, себе взял селедку под шубой, а Иветте шоколадку. Петр не скупился, таковы уж были его понятия о посещении кафе.

Выпив, он раскраснелся. Снова принялся жаловаться на трудное положение, говорил, что сил выносить все это больше нет.

– Что «это»?

– Понимаешь, Лера еще жива, а я как будто уже простился с ней. Я даже не знаю, о чем с ней говорить.

– Наверно, твои стихи ей все скажут.

– Увы, стихи ее больше не интересуют. У Леры все время жар, только на уколах и держится. Я, Иветта, скоро вдовцом стану…

Иветта покачала головой и пристыдила собеседника: некрасиво раньше времени хоронить человека. Петр прослезился, заказал себе еще порцию водки. Иветте принесли новый бокал вина. Голова ее закружилась, и вскоре собственные беды отошли на задний план. Вот человек, у которого настоящая трагедия: уходит из жизни любимая женщина. А любимый Иветты, славу богу, жив, здоров и даже счастлив. Неужели она не сможет вынести счастья Глеба и собственной дочери? Надо стать выше собственного «я», уговаривала она себя. Нельзя зацикливаться на своих страданиях. Может, теперь, в пятьдесят, судьба дает ей новый шанс: воплотить чувства в возвышенных стихах? Тотчас какие-то неясные рифмы закружились в ее мозгу. Иветта пригубила еще вина. Ах, волшебный эликсир, утишает любую боль. Но тут же эта боль, лелеянная много месяцев, вырвалась наружу. Иветта смогла проговорить Петру даже то, что она скрывала от Тамары Константиновны. Та лишь догадывалась о переживаниях Иветты, не зная ничего определенного.

Смягчая краски, Иветта рассказала Петру о сцене на лестнице. Призналась, что ее уход к другому мужчине – способ решительно и быстро избавить Глеба от своего присутствия. Иветта говорила, почти забыв о присутствии Петра. Стекла очков ее затуманились от слез и от сизого сигаретного дыма, облаком нависшего над столиками. Петр тоже дымил как паровоз, стараясь не пропустить ни слова из откровений симпатичной ему женщины.

– Дурак Глеб. Просто дурак, – повторил он несколько раз. – Променять такую роскошную женщину на Аньку?

– Анечка – очень тонко чувствующая девушка, – заступилась за дочь Иветта. – Они подходят друг другу и по возрасту, и по интеллекту. Я слишком проста для Глеба. И потом, разница в возрасте!

Петр с горячностью опровергал Иветту, напоминая и о ее литературных успехах, и о привлекательной внешности, которая с возрастом обрела особую утонченность. Пенял собеседнице, что у нее низкая самооценка. И только одно он не мог ей простить:

– Эх, зря ты, милая Иветта, поторопилась связаться со старым козлом Бузыкиным!

– Петр!!!

Петр откашлялся, опрокинул остатки водки и возобновил разговор. Но спиртное совсем расслабило его – разговор принял почти непристойный оборот.

– Ты, того, Иветта. Не торопись расписываться с этим коз… черт, с Бузыкиным. Я же скоро буду свободен. Да-а. Как ни прискорбно. И тогда мы с тобой слепим жизнь заново. Ты и я, чем не пара?

Иветта приложила палец к его губам, чтобы заставить замолчать. Петр с живостью поцеловал ее руку. Иветта вскочила: – Нам пора.

Расплатившись, Петр поплелся за Иветтой. Она не, сердилась на него, находя множество оправданий. В стрессовой ситуации люди часто ведут себя неадекватно. Упрекать Петра она бы не посмела. Тот женился на Валерии, зная о ее неизлечимой болезни, неусыпно заботился о ней несколько лет. Но, видно, все мужчины таковы: выносить физические страдания близкого человека они не в силах. Вот его и понесло. Что же до его пьяного поцелуя, то все лучше, чем мокрые лобзания трезвого Бузыкина. Воспоминание о Бузыкине вновь испортило настроение Иветте. Однако тут же родилась слабая надежда на перемену ситуации. Может, теперь, после операции, старик угомонится и они заживут как компаньоны, разделяя заботу о хозяйстве? Иветта понимала, что следует поставить точку в интимных отношениях, иначе ей не вынести взваленный на себя крест.

Петр вошел в квартиру, стараясь не шуметь, но с грохотом споткнулся о им же самим неряшливо раскиданную по прихожей обувь. Едва удерживая равновесие, снял ботинки и в одних носках на цыпочках проскользнул в комнату. Однако Валерия не проснулась. Сориентировавшись в темноте, Петр заметил, что Валерия не одна – Глеб держал сестру за безвольно свисающую руку. Он выглядел неестественно: сидел неподвижно, будто восковая скульптура. В тот же момент Петр понял, что Валерия мертва. В ее широко открытых, тоже неподвижных глазах отражался холодный свет уличного фонаря.

Остаток хмеля вскипел в крови Петра атомным грибом и медленно рассеялся в пространстве. Душа заполнилась выжженной пустотой. Петр приблизился к кровати, двумя пальцами смежил веки Валерии и осторожно высвободил ее руку из ладони Глеба.

– Давно это случилось? – хрипло спросил он.

– Не знаю.

– При тебе? – Да.

– Она что-нибудь сказала перед смертью?