Вирджиния сидит с выражением не нарочитого презрения на лице. Я напоминаю себе, что она презирает весь мир, и не принимаю ее хмурый вид исключительно на свой счет. Ей явно не хочется тратить время на беседу с патологическим неудачником, который даже не смог нормально умереть. И ее можно понять!

– Я смотрю, вокруг вашей церкви творится много чего интересного. Значит, вы умерли?

– Так мне сказали.

– И надолго?

– Никто точно не знает. Наверное, где-то на сутки.

– Хорошо, мистер Корбетт. Расскажите о своих впечатлениях.

Разумеется, я заранее продумал ответ.

– Я даже не знаю… Это трудно описать словами. Когда пытаешься описать неземной опыт земными средствами выражения… с тем же успехом можно пытаться… – Я умолкаю на пару секунд, как будто подыскивая сравнение, хотя я давно все придумал и теперь просто держу паузу. -… Превратить майонез в музыку. То, что я испытал… его не уместишь в простые слова.

– Вы видели свет?

– Нет. Понимаете, свет – это физическое явление. Нечто из материального мира. Это было что-то похожее на свет, но не свет.

– Гм. А еще что-нибудь можете рассказать?

– Ну… – Я снова делаю паузу, чтобы подчеркнуть важность момента. Сейчас будет раздача бесплатной надежды.

Надежда – единственный наркотик, который приносит лишь благо. – Как я уже говорил, этот опыт нельзя описать в терминах, обозначающих физические явления, но я почувствовал. .. мир и покой.

– А что вас вернуло?

– Я сам вернулся. Решил, что моя работа еще не закончена.

– Гм. А в чем заключается эта работа?

– Мне нужно помочь многим людям и донести до них свое учение.

– Гм. А что за учение?

– Не ждите награды.

Почему-то теперь это звучит, как несусветная глупость. Моя блестящая мудрость дохнет прямо на лету, как насекомое, обрызганное репеллентом. Вирджиния что-то строчит у себя в блокноте и больше не задает никаких вопросов. Фотограф снимает меня для газеты и зевает с риском вывихнуть челюсть. Он делает всего один снимок, после чего сразу уходит.

Я интересуюсь:

– И когда ждать статью?

– Скоро будет. Но я тут ничего не решаю.

Иерофант не впал в кому, но он не шевелится и вообще не разговаривает. Его состояние нагоняет на докторов скуку. Докторам нравится создавать иллюзию бурной деятельности: выносить безошибочные суждения, давать рекомендации и выписывать рецепты, – но на свете не существует лекарства, которое борется с капитуляцией, когда человек уже все для себя решил и рассудил, что игра больше не стоит свеч. К тому же врачи не любят возиться с пациентами в возрасте: все равно старость уже не лечится. Когда тебе нет тридцати и ты приходишь к врачу с жалобами на неважное самочувствие – то есть, на что-то не столь очевидное, как сломанная нога, – тебе говорят, что это вирус: “Лежите в постели, пейте лекарство”. А после сорока все валят на возраст. (”А чего вы хотели? Вы уже вышли на финишную прямую”.)

Иерофант ничего не ест. И уже очень давно не моется. От него плохо пахнет. Как я понимаю, он не менял эту синюю рубашку уже три дня. И наверняка то же самое касается и остальных предметов одежды.

Я предлагаю:

– Давай я схожу за продуктами и приготовлю тебе поесть?

Он меня слышит, это видно по глазам. Слышит, но не реагирует.

Я спрашиваю:

– Как ты себя чувствуешь?

Вполне очевидно, что он себя чувствует плохо, но я надеюсь, что мой вопрос даст толчок если не к разговору, то хотя бы к ответной реплике.

– Пить хочешь?

В ответ – тишина. Вчера я оставил на столе стакан воды, и сегодня стакан был пустым, но я все равно опасаюсь, как бы у иерофанта не было обезвоживания (что вряд ли прибавит ему бодрости духа).

Сразу после развода я от нечего делать пошел на какую-то вечеринку. За компанию с соседом, с которым мы были едва знакомы. Я отлучился в сортир, а когда вышел, мой спутник куда-то пропал, и я остался совсем один среди незнакомых людей. Их было много, и все они говорили без умолку, разбившись по парам, причем у меня было стойкое ощущение, что они говорят на неизвестном мне языке. Я не мог вставить ни слова. Да, мне и раньше случалось бывать в ситуациях, когда я чувствовал себя неловко: иногда стеснялся, иногда просто не знал, что говорить, – но в данном случае речь шла не о том. Эти люди давно знали друг друга, у них сложился свой круг, в котором мне не было места. Меня никто не обижал. Народ собрался дружелюбный. Но между нами зияла пропасть, которую я не мог преодолеть. Точно так же, как синий цвет не может быть оранжевым, уже в силу того, что он синий. У меня было такое чувство, как будто я обернут в слой целлофана толщиной в целый дюйм. Наверное, каждый из нас (шоколад мы в расчет не берем) хоть раз в жизни испытывал что-то подобное: ты оказался не там. Не в той комнате, не в том доме. Не на той планете.

Но я понимаю иерофанта. Я сам был близок к тому же. Когда ты упорно молчишь, потому что не видишь смысла в общении.

Я говорю:

– Ну, хорошо.

Иерофант сидит босой. Я беру спички, вставляю ему между пальцами ног и поджигаю. Пару секунд иерофант просто смотрит, как они горят. Потом начинает ерзать на стуле. Я задуваю огонь.

Спустя пять минут он говорит:

– Черт, Тиндейл, мне же больно.

И опять умолкает.

Я решаю, что его надо как-то вытаскивать. Он хотел, чтобы Церковь тяжеловооруженного Христа попала в список наиболее популярных церквей. Значит, так тому и быть. С воскресением из мертвых в качестве главной рекламной кампании.

Кстати, о воскресении! Как там мое чудо?

Я безуспешно пытаюсь поймать Вирджинию.

Однако одно из немногих преимуществ маленькой паствы заключается в том, что при малом количестве человек увеличить число прихожан и поднять посещаемость церкви не составляет особого труда. Достаточно просто позвать на службу Гамея с Мускатом – и уже есть прирост почти в десять процентов. Плюс к тому, из-за своей массивной комплекции они заняли много места и сразу “создали массовость”. Кроме того, они привели с собой четверых “друзей”, похожих на перепуганных скейтбордистов, которых силой загнали сюда с улицы. Собственно, так оно и было. Но считается количество человек, а получают ли зрители удовольствие – в данном случае это не важно. К тому же полчаса в церкви еще никому не повредило. Во всяком случае всерьез и надолго.

– Тиндейл, дружище, ты это… не думай, что мы боимся запачкать руки. Может, надо кого-нибудь грохнуть? Ты только скажи, – завывает Гамей, делая страдальческое лицо.

– У вас другая задача. Ваша задача: привести еще десять верующих в следующее воскресенье. – Я снова читаю им краткую лекцию о необходимости соблюдать дисциплину. С особым упором на то, что если они не выполнят это задание, их уже точно никуда не возьмут.