– Садитесь скорее, у нас мало времени, – едва не срываясь на истерический крик, проговорила она. – Они изменили место встречи...

– Почему они отпустили тебя?

– И какой смысл теперь торопиться? – добавил Садовский.

– Она взяли в заложники... – она проглотила комок, застрявший в горле, – они взяли в заложники твою жену и... и...

– Что и?!

– Дочь!

– Вы можете остаться. Я поеду один, – сказал я друзьям.

– Это ты можешь остаться. Я съезжу сам, – предложил Садовский.

– Ничего не выйдет, – сказала Даша, шумно высморкавшись. – Они сказали... Они сказали: привезти всех. Чтобы никто никого не смог предупредить...

– Все так все, – согласился Игнатий и полез в автомобильчик, явно не рассчитанный на габариты русского богатыря. «Фиат» покачнулся и осел под его тяжестью. Я устроился на переднем сиденье, Садовский занял место за Дашей.

* * *

На все мои вопросы, на все мои настойчивые попытки выяснить, где находится моя дочь и куда мы едем, Даша отвечала как испорченый телефон-автомат, глотающий жетоны. Невольно закрадывалось подозрение, в себе ли она, вменяема ли. Автомобилем она управляла рискованно, почти непредсказуемо; одни раз подрезала какой-то обшарпанный «мерс» и дважды проскочила светофор на красный свет. Проплутав по городу минут десять, мы подъехали к уже знакомому нам китайскому ресторану.

– Это здесь, – обреченно проговорила Даша и обессиленно уронила руки на руль.

Некоторое время мы в полном молчании сидели в «Фиате».

– У вас с собой? – наконец спросила Даша.

– Да, – ответил я. – Ты с нами?

– Нет. Я побуду здесь. Не могу. Мне страшно.

– Хорошо. Подожди. Мы скоро.

Входя в ресторан, мы вставили в пистолеты в обоймы. Зал был пуст, официанты и посетители словно вымерли. Вдруг из-за ширмы вышли трое. Нас тоже было трое. Когда-то нас было шестеро, и мы вместе дрались с террористами. Дрались и побеждали. Теперь мы находились, что называется, по разные стороны баррикад. Время – великий маг, друзей оно делает врагами, любовь превращает в ненависть, а ненависть – в смерть.

Садовский перекатом сместился влево и спрятался за колонной, изготовившись к стрельбе с колена. Самурайский Меч метнулся вправо и направил пистолет-пулемет на меня. Я взял на мушку Спокойного. Спокойный прицелился в Игнатия, который в свою очередь навел «пушку» на Железную Ладонь. Последний не остался в долгу и направил свой «ствол» на колонну, за которой находился Садовский. Круг замкнулся. Казалось, упади сейчас на пол десятикопеечная монета – и начнется стрельба, кровавое побоище до полного взаимного уничтожения.

– Где ключ? – спросил Спокойный, он же Богуславский, глядя на меня.

– При мне. Где моя дочь?

Он опустил руку, в которой держал пистолет.

– Я не занимаюсь киднеппингом. Это не мой стиль.

– Она в безопасности? То есть о н и ?

– Разумеется. Я узнал, что у тебя есть дочь, и воспользовался этим, чтобы встретиться с тобой без лишних свидетелей. Без твоих опекунов из «конторы».

Я согнул руку в локте: ствол моего пистолета «уперся» в потолок.

– Значит, все это блеф?

– Значит, все это блеф, – согласился Спокойный. – Я стараюсь придерживаться некоторых правил, которым следуют воины моего клана. Одно из них гласит: «Проявляй уважение к тем, кто достоин его, ибо в этом нет ничего постыдного; проявляй уважение к тем, кто жаждет его, ибо в этом нет ничего трудного; проявляй уважение к тем, кто недостоин его, если это позволяют тебе обстоятельства, ибо в каждом есть что-то достойное уважения». Я никогда не опустился бы до убийства ни в чем не повинных людей.

– А как же колизей?

– Ты же видел эту публику. Разве это люди? Отбросы, считающие себя элитой планеты.

– На теплоходе «Гермес», который вы собирались затопить, были женщины и дети.

– Мы все совершаем ошибки. В этой ошибке я уже раскаялся. На моем попечении детский дом.

Богуславский бросил пистолет на пол. Самурайский Меч и Железная Ладонь, переглянувшись, сделали то же самое. Мы приняли их правила игры и сложили свое оружие.

– А если я не отдам ключ?

– Я думал над этим. Пусть все решится в честном бою. В финальном поединке, который по вине известных нам «лиц кавказской национальности» и арабской наружности, – он позволил себе усмехнуться, – не состоялся.

– Что я выигрываю в случае победы?

– Жизнь.

– Я могу отказаться.

– Нет. Из колизея можно выйти только двумя способами: со щитом или на щите. Я не отпущу тебя просто так. Ты виновен в смерти женщины, которую я любил. Ты отнял у меня самое дорогое, что у меня было. И ты за это должен ответить.

– У вас есть дочь. Ваша дочь.

– Да, у меня есть дочь. Но Валерии она мне, увы, не заменит.

Он сделал пригласительный жест, предлагая всем присутствующим пройти на площадку для танцев, где было достаточно места для рукопашного боя.

– Стенка на стенку? – спросил Садовский.

– Давайте не будем превращать нашу встречу в балаган, – сдержанно проговорил Богуславский. – Я объяснял как-то вашему другу, что такое техника «ядовитой руки», когда одним легким касанием можно мгновенно убить человека. Так вот... Я хочу закончить свой урок.

– Это что-то новое, – продолжал задираться Садовский. – Я больше наслышан о технике «ядовитого плевка». Могу продемонстрировать на вашем японском городовом. Пусть сделает одолжение, подойдет поближе...

– Нет, – поднял руку Богуславский. – Самурайский Меч сразится с Игнатием.

Мастер Будо, повинуясь воле хозяина, принял боевую стойку. Протоиерей вышел на освещенную площадку и стал напротив. В следующий момент они сошлись и, подобно Пересвету с Челубеем, расшиблись друг о друга; японец со сломанным носовым хрящом отлетел к стойке бара и, смирившись со своей участью, затих, а Игнатий рухнул навзничь с пробитой грудью – «палец-меч» угодил ему между ребер. Почти одновременно с ними Садовский схлестнулся с Железной Ладонью мастер Багуа с развороченной челюстью грохнулся под стол, а Садовский с переломом руки, которой он блокировал встречный удар ребром ладони, с тяжелым вздохом опустился на колено.

– Как видим, силы равны, – подытожил Богуславский. – Слово за нами...

Не скажу, что я, как Теодат, чувствовал в своих жилах божественный ихор олимпийца: победить Спокойного в открытом бою было почти невозможно. Но меня устраивала и ничья. Ощущая привычное перед решающим поединком теснение в груди и легкость в членах, я вышел на середину танцевального круга. Запас страха, отведенный мне в этой жизни, по-видимому, истощился: я видел перед собой только лицо моего врага и точно знал, что если мой кулак просвистит мимо, мне конец. Преисполненные желания закончить бой одним ударом, одними касанием, одним взмахом руки, не отбрасывающей тени, мы сшиблись с ним под хрустальной люстрой, мелодичный перезвон которой так некстати напомнил мне о хрупкости человеческой жизни и зыбкости наших надежд. Мой «крюк» достиг цели, но и сам я хлопнулся затылком об пол, захлебываясь кровью, бьющей изо рта. В глазах зарябило от плавающих под потолком огненных кругов и шаровых молний, и в этом сонме геометрических фигур, в полном собрании божественных нимбов и царственных порфир, вдруг обозначился расплывчатый контур фигуры Спокойного. До меня, как сквозь толщу средневековых казематов и глухих подземелий, донесся его помноженный на многократное эхо голос: