Сами декабристы в своих письмах-завещаниях Николаю как бы передавали ему в руки свое недоделанное дело. По свидетельству Кочубея (председателя Государственного совета), сводка их замечаний и суждений была постоянно под рукой у Николая, и он часто ее просматривал, а копии с нее дал Кочубею и цесаревичу Константину. «Друзья-декабристы» вдвойне отравили сознание самодержца: опасливым недоверием к обществу, которое казалось готовым взяться за революционные средства против власти, тормозящей рост русской жизни, и пониманием, что «всеобщего недовольства», о котором так много тревожных толков, нельзя свести к идейным «заблуждениям», что для него имеются объективные основания в запросах этой жизни, перерастающей сковавшие ее формы социально-политического строя.

Один из иностранных наблюдателей тогдашней петербургской жизни отметил как повод к особой тревоге правительства, что настойчивая мысль о необходимости преобразований, о том, что опасно пребывать в неподвижности, а необходимо, хотя бы с умеренной постепенностью, «идти за веком» и готовиться к «более решительным переменам», проникла в сознание «людей самых благоразумных».

Краткий, но выразительный вывод из всех этих сложных впечатлений сделан был в манифесте, который обнародован Николаем по завершении расправы над декабристами. Восстание вскрыло «тайну зла долголетнего», его подавление «очистило отечество от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Эта «зараза» пришла с Запада как нечто чужое, наносное: «Не в свойствах, не в нравах русских был сей умысел», но тщетны будут все усилия к прочному искоренению зла без единодушной поддержки всего общества. Николай призывает все сословия соединиться в доверии к правительству, но особо напоминает дворянству его значение «ограды престола» и сословия, которому раскрыты все пути военной и гражданской службы; оно особенно должно поддержать «непоколебимость порядка, безопасность и собственность его охраняющего», и насаждать «отечественное, природное, не чужеземное воспитание». А потребность в преобразованиях получит удовлетворение «не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных», а путем постепенных усовершенствований существующего порядка мерами правительства. Общество может этому помочь, выражая перед властью, путем законным, «всякое скромное желание к лучшему, всякую мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности», что будет принимаемо «с благоволением».

Так все общественные классы должны склониться в полном доверии перед императорской властью и содействовать по мере сил, не за страх только, а за совесть, осуществлению ее национально-консервативной программы. Эта программа взяла верх над иными течениями еще в последние годы александровского царствования, когда, с одной стороны, покинуты либеральные мечтания, а с другой – поднято национальное знамя в вопросах о внешней и внутренней политике. Еще Александр порвал в последние два-три года своей жизни и царствования с проектами реформы политического строя империи, круто изменил свое отношение к Польше, отверг зависимость русской политики на Ближнем Востоке от тенденций Священного союза, вернулся к охранительному таможенному тарифу, отступился от вневероисповедной точки зрения в вопросах церковного управления и народного просвещения в пользу православно-церковной реакции. Программой николаевского царствования стали заветы последних лет Александра.

III. Противоречия Николаевской эпохи

Тридцатилетие, когда власть находилась в руках Николая I, – эпоха резких противоречий в русской жизни. Старый, веками сложившийся строй государственных и общественных отношений господствует в ней еще всецело. А жизнь страны – экономическая, гражданская, духовная – бьется в этих старых рамках, которые становились ей все более тесными. Это время – золотой век великой русской литературы, эпоха первого расцвета русской общественной мысли и молодой самостоятельной русской науки, русского театра и русского искусства – при крайней подавленности русской общественности и народной жизни в условиях крепостного быта и сурового правительственного режима. В народном хозяйстве – решительный подъем торгового и промышленного предпринимательства, при господстве в корне устарелых и разлагающихся форм крепостного хозяйства. В международных отношениях – значительный рост участия России в мировом торговом обороте и ее влияния на общеевропейские политические дела, при резком отчуждении ее от западноевропейского мира как ей чуждого, опасного и враждебного. Николай вышел на историческую сцену в период перелома всего европейского мира от «старого порядка» к новым формам организации национальной жизни в ее материальных основах и социально-политических отношениях. Процессы, творившие этот перелом, все глубже захватывали Россию, заставляя ее переживать глубокий внутренний кризис, тем более тяжелый, что он был более, чем где-либо, придавлен громоздкой тяжестью традиционных форм ее политического и социального строя.

Общее состояние народного хозяйства предвещало близкое падение крепостного строя. Доходность помещичьих имений, несомненно, падала; быстро нарастала их задолженность. Комитет министров завален ходатайствами о льготах и рассрочках по дворянским займам, а местная администрация и Министерство финансов беспомощно сетуют на крайний рост недоимок по взносу платежей с помещичьих крестьян. Крепостное хозяйство оказывалось все более невыгодным – и фактически разлагалось в новых условиях экономического быта. Но его косные формы держались еще крепко и тормозили всякие попытки найти выход в более рациональном интенсивном хозяйстве с расширением производства и сбыта на рынок, либо заграничный, либо внутренний, постепенно крепнувший при оживлении промышленности. На общей массе помещичьих имений этот кризис сказывался только увеличением оброка и усилением барщины, стало быть, все более напряженным давлением крепостного права на крестьянство. Вместе с тем возрастало ожесточение крепостного населения. Борьба с массовыми побегами помещичьих крестьян в еще колонизуемые окраинные области доходила до расстановки на их путях военных кордонов; учащались случаи крестьянских волнений и бунтов, и к концу Николаевской эпохи они принимают все более массовый характер, а их проявления становятся все более грозными, сопровождаются убийством помещиков и их приказчиков, поджогами и насилиями. Расшатывались самые основы старого крепостного порядка. Вырождалось и поместное дворянство. Дворянские имения мельчали и дробились. В составе провинциального дворянства сильно вырос элемент мелкопоместных, а то и вовсе беспоместных дворян, которые ни по хозяйственной обеспеченности, ни по образованию, ни по быту своему не подходили к значению «благородного» и «правящего» сословия. Местные дворянские общества переживали резкое оскудение, а все более зажиточное и образованное в их среде отливало в городские центры, чураясь сельской жизни и провинциальной деятельности. Уезды, отданные со времени губернской реформы Екатерины II в управление этим местным дворянским обществам, оказывались до крайности запущенными и заброшенными; так называемые местные нужды – важнейшие заботы о путях сообщения, о народном продовольствии, борьбе с эпидемиями и т. п. – оставались вовсе без удовлетворения, а средства, на них предназначенные, расходились неведомо куда, безотчетно и бесплодно.

На скудном экономически и культурно, расшатанном и расстроенном фундаменте этой местной жизни высилось огромное здание империи с ее центральными учреждениями и формально неограниченной властью. Чем эта власть подлинно управляла? Из 52–53 млн населения по ревизии 1830-х гг. 25 млн помещичьих крестьян были предоставлены власти своих господ; до 18 млн государственных и удельных крестьян оставались под особым управлением, как принадлежность государственных и удельных