костюмы для верховой езды. Среди них встречались и охотники; они были женаты на настоящих леди, а детей отсылали в школы-пансионы; их фермерские дома были прекрасно меблированы, к столу подавали лучшие блюда и напитки, ибо в ту эпоху, казалось, на земле благоденствовали все, кроме батраков. Иногда верхом приезжал конюх окрестной охотничьей конюшни. Быстро управившись с недолгими делами, он спрашивал мисс Лэйн, проходил на кухню, и вскоре оттуда доносился звон бокалов. Для этих людей специально приберегали бутылки с бренди и виски, хранившиеся в так называемом конюховском буфете. Никто в доме к этим напиткам никогда не прикасался, но ими следовало угощать некоторых клиентов в интересах дела. Таков был обычай.

Гораздо реже, чем стук лошадиных копыт, с улицы доносилось позвякиванье прислоняемого к стене велосипеда; но велосипедисты тут уже были, и число их быстро возросло, когда старый «пенни-фартинг» сменил низкий велосипед нового типа, именуемый «безопасным». Иногда субботним днем раздавался звук сигнального рожка, сопровождаемый топотом спешивающихся людей, и в тесную контору вливался поток хохочущих и толкающихся молодых людей, явившихся, чтобы отправить шуточные телеграммы. Это были члены самых первых велоклубов, обладавшие развитым чувством собственной значимости и одевавшиеся, в соответствии со своей ролью, в форму: облегающий темно-синий костюм, состоявший из брюк гольф, украшенного красной или желтой тесьмой пиджака и маленькой темно-синей шапочки-таблетки с вышитой на ней эмблемой клуба. На плече у их предводителя болтался сигнальный рожок на цветном шнуре. Езда на велосипеде считалась настолько опасным времяпрепровождением, что члены клуба телеграфировали домой о своем благополучном прибытии в конечный пункт поездки. А возможно, посылали телеграммы для того, чтобы доказать, что действительно проделали долгий путь, ибо сообщения велосипедистов о дневном пробеге сравнивали с отчетами рыболовов о пойманном улове.

«Ехал два часа и сорок с половиной минут. Сбил всего двух кур, свинью и возницу» – вот типичный пример такой телеграммы. Сбитая якобы живность была пустой похвальбой; отправители этих посланий, скорее всего, не наносили никакого вреда живым существам; некоторые из них, возможно, даже спешивались на обочине, чтобы пропустить конный экипаж, но каждому из них нравилось представать в образе «сущего дьявола».

Это были горожане, которые выбирались в деревню, чтобы развлечься; подкрепившись в гостинице, они играли в чехарду или пинали на лужке старую жестянку. У велосипедистов был собственный жаргон. Самые обычные вещи они именовали «первостатейными», «чертовски хорошими», «никуда не годными» или попросту «прескверными». Сигареты называли «цигарками», свои велосипеды – «лошадками», «машинками» или «верными скакунами», жителей Кэндлфорд-Грина – «туземцами», а к Лоре обращались «прекрасная дама». Любимым их восклицанием было: «Что за черт!» («Что за черт, куда она прет!»)

Но им суждено было недолго сохранять свое положение дерзких первопроходцев-авантюристов. Вскоре на велосипеде уже катались все мужчины, юноши или мальчики, даже из семей, находившихся за чертой бедности. По какой-то непонятной причине мужской пол изо всех сил старался сохранить привилегию крутить педали за собой. Если мужчина видел или слышал, что женщина ездит на велосипеде, он ужасался:

– Это неженственно. Совершенно неженственно! Бог знает, куда катится мир!

А вот женщины, за исключением тех, которые были толсты, стары, угрюмы или завистливы, воздерживались от подобных суждений. Они увидели возможность, которой вскоре не преминули воспользоваться. Первой велосипедисткой в округе стала жена врача из Кэндлфорда.

– Хотелось бы мне спихнуть ее с этой штуки и отшлепать по хорошенькому маленькому задику, – заявил один старик, в бешенстве скрипя зубами.

Другой, более мягкосердечный, вздохнул и промолвил:

– У меня разобьется сердце, если я увижу свою жену на велосипеде.

И те, кто знал, как выглядит фигура его немолодой жены, сочли это вполне правдоподобным.

Протесты мужчин были тщетны; одна за другой появлялись женщины на сверкающих новеньких велосипедах. Конечно, по-прежнему в длинных платьях, но нижние юбки уже оставались в спальнях. Бо́льшую свободу движений обрели даже те, кто еще не стал велосипедистками, поскольку прежние две-три объемные нижние юбки сменили аккуратные саржевые панталоны – по сравнению с нынешними толстые и неудобные, со множеством пуговиц с жесткими петлями, с батистовой подкладкой, которую приходилось пришивать долгими субботними вечерами, но после нижних юбок это было громадное достижение.

И – о! – какую радость доставляло новое средство передвижения. Рассекать воздух будто на крыльях, бросая вызов времени и пространству, за пару часов покрывая расстояние, которое пешком можно пройти за день! Лишь слегка посигналив и небрежно кивнув проноситься мимо словоохотливых приятельниц, которых раньше приходилось выслушивать у обочины часами!

Поначалу на велосипедах катались только сравнительно состоятельные дамы, но вскоре педали начали крутить почти все женщины, которым не исполнилось сорока лет, ведь те, кто не мог позволить себе приобрести велосипед, брали его напрокат за шесть пенсов в час. Свершившийся факт заставил шокированных критиков из числа мужчин умолкнуть, и с тех пор они довольствовались лишь ироничными выпадами:

Мамаша на велосипед забралась увлеченно.

Сестра с ухажером все утро крутили педали.

Служанка с кухаркой железных коней оседлали.

Папаша на кухне готовит обед обреченно.

И поделом папаше. До сих пор все веселье доставалось ему; теперь настала очередь его жены и дочери. Уходящего в мир иной себялюбивого, барственного отца семейства вместо погребальных колоколов провожал велосипедный звонок.

VII

«Такова жизнь!»

Кэндлфорд был местом приятным и мирным, но отнюдь не Эдемским садом. Время от времени, зачастую спустя несколько месяцев безмятежного существования, происходило нечто такое, что нарушало ровное течение сельской жизни.

Иногда событие было печальным: кого-то забодал бык, кто-то сломал себе шею, упав с воза на жатве; или же умирала молодая мать, оставив сиротами маленьких детей, либо игравший у реки маленький мальчик оказывался в воде и тонул. Такие трагедии проявляли все самое лучшее, что было в деревенских жителях. В дом, который постигла беда, стекались соседи, чтобы утешить скорбящих, взять оставшихся без матери детей на свое попечение, пока для них не найдут постоянное прибежище, предложить в долг либо безвозмездно все, что, по их мнению, могло пригодиться страждущему.

Впрочем, случались и другие происшествия, менее трагичные, но даже более неприятные. Какой-нибудь безобидный тихоня вдруг надирался вдрызг и принимался шататься по лужку, выкрикивая непристойности; в ходе дела об установлении отцовства вскрывались неприглядные подробности; мужчина бросал многолетнюю возлюбленную ради девицы помоложе и посвежее; становилось известно о жестоком обращении с каким-нибудь ребенком или животным; а обычно невинные и сравнительно безвредные деревенские пересуды внезапно делались ядовитыми. Подобные вещи внушали неискушенной молодежи, что жизнь в действительности не такая, какой казалась, что под залитой солнцем поверхностью скрывается неведомая темная бездна.

Люди