этом якобы состоит причина тяжелого экономического положения фермеров. Естественно, производители серебра сделали все возможное для того, чтобы усилить это впечатление. Обремененным долгами фермерам и мелким предпринимателям казалось, что отмена биметаллизма заставляла их расплачиваться по обязательствам деньгами, которые становились все дороже, в то время как серебряный доллар, привязанный к золоту, позволил бы им платить свои долги «более дешевой» монетой. В связи с этим в 1878 и 1890 гг. были приняты компромиссные законы о платежных средствах, которые, однако, лишь существенно усложнили и запутали ситуацию, не облегчив экономического бремени страдающих групп. Но когда в 1893 г. президент Кливленд потребовал отмены поправки о покупке серебра, введенной законом лишь в 1890 г., Брайан выступил против него в конгрессе с пламенной речью. Это не помешало отменить закон, который в любом случае не привел к чаемым экономическим результатам, но производители серебра распространили миллион экземпляров этой речи. Брайан понял, с чем через три года будет связан благоприятный шанс для кандидата в президенты.

В 1892 г. Брайан был вновь избран в конгресс, на этот раз – в качестве защитника интересов владельцев серебряных рудников, чьи интересы, к счастью для этого одаренного демагога, по крайней мере внешне совпадали с интересами бедных. Однако в 1894 г. Брайан не стал в третий раз баллотироваться в Палату представителей, а попробовал избраться в сенат. У него не вышло. Его друзья с серебряных рудников сделали его редактором World-Her ald в Омахе, и эта должность позволила ему начать подготовку к выдвижению своей кандидатуры от Демократической партии на выборах 1896 г. Еще в начале 1896 г. мало кто из наблюдателей угадал бы, что Брайан станет кандидатом от демократов и что предвыборная борьба будет вестись вокруг вопроса о биметаллизме.

Даже когда Брайан пробился на съезд демократов, Маккинли, уже ставший кандидатом от республиканцев, считал, что дискуссия вокруг серебра рассосется за несколько недель. Его бы гораздо больше устроило обсуждение защитных тарифов. Однако внезапно республиканцы осознали, что в лице Брайана им предстоит сразиться с обладающей колоссальным политическим потенциалом комбинацией «полемики о серебре», популистских ожиданий и рессентимента.

Народная (Popular Party) партия в Америке последних трех десятилетий XIX в. была социально-революционным протестным движением справедливо недовольного положением сельского населения, так и не оправившегося от депрессии 1873 г. Эти фермеры видели рост процветания других групп населения, а еще больше слышали о нем. Символа «золота» было достаточно для того, чтобы направить этот ожесточенный и проникнутый духом эгалитаризма рессентимент в политическое русло.

Остракизм – демократия и зависть в Древней Греции

Свенду Ранульфу, датскому социологу и филологу, мы обязаны чрезвычайно тщательным исследованием социальной истории зависти в древних Афинах. Центральная тема его труда – остракизм, практика, введенная в Афинах в период после Марафонской битвы. Это была мера, позволявшая народу – по крайней мере 6 тысячам граждан – изгнать на 10 лет любого непопулярного человека. С правовой точки зрения остракизм, названный так по черепкам, использовавшимся для голосования (ostrakon = скорлупа или черепок), является чудовищным явлением: это наказание, которому не предшествует ни преступление, ни формальное судебное решение. Ранульф, однако, полагает, что эта процедура полностью соответствовала ментальности афинян первой половины V в. до Р.Х.: «В поучение людям боги, побуждаемые капризом или завистью, обрушивают несчастья и страдания не только на преступника и его народ, но и на совершенно невинных людей. Сами люди, подобно богам, наказывают преступников. Возможно, что в этом случае вполне естественным кажется, что люди должны также, подобно богам, время от времени вымещать свою зависть или капризы на невинных, и им следует ввести остракизм в качестве официально установленной формы для проявления благочестивой зависти и благочестивого произвола»[345]. Ранульф сравнивает это с поведением граждан современных демократических республик и полагает, что такого типа неблагодарность по отношению к выдающимся государственным деятелям и военачальникам, основанная на зависти, в XX в. не является господствующей. Он приводит примеры победоносных генералов, занявших впоследствии самые высокие гражданские должности в государстве. Сейчас мы можем добавить к его списку имя Эйзенхауэра, хотя этот пример следует немедленно уравновесить, вспомнив о судьбе Уинстона Черчилля, чье поражение на выборах в 1945 г. было истолковано многими как реакция, основанная на рессентименте, как страх перед премьером времен войны, который приобрел слишком большую власть. Похожая судьба постигла де Голля в 1946 г. Применение американских антитрестовских (антимонопольных) законов также в некоторой степени напоминает принцип афинского остракизма. Антитрестовские меры, которые прокурор США применяет против некоторых фирм – мишеней, тщательно отобранных на психологическом основании – обычно, и это общепризнано, не могут быть обоснованы чисто экономическими причинами в том, что касается выбора конкретной фирмы. Обычно решающее значение имеет вопрос, какая фирма вызывает у конкурентов и общественного мнения такую злобу, что становится рациональным с политической точки зрения нести огромные судебные издержки, связанные с антитрестовскими мерами (многие антитрестовские иски, в том числе не принятые судом к рассмотрению, стоят и Генеральной прокуратуре, и обвиняемым миллионы долларов)[346].

Кроме того, свидетельством в пользу моего тезиса о вытеснении мотива зависти является наблюдение Ранульфа, что современные ученые не любят объяснять остракизм «теорией зависти». В своей работе «Семейная солидарность в уголовном праве Греции» (G. Glotz, La Solidarité de la famille dans le droit criminel en Grèce)[347] профессор Глотц объясняет введение остракизма не отсутствием уважения к правам личности, а усилением гуманных чувств афинян. В других областях, кроме исторических работ об остракизме, в нашем столетии тоже достаточно примеров того, что Ранульф считает похвальным нежеланием устанавливать причинную связь между мотивом зависти и некоторыми социальными институтами, а также индивидуальным и групповым поведением. Эта сдержанность, безусловно, объясняется личными психологическими особенностями конкретных исследователей, так же как и общим интеллектуальным климатом, благоприятствующим такому вытеснению. Вместо четко выраженного мотива зависти люди сегодня предпочитают ссылаться на чувство гуманности, чтобы оправдать коллективное (т. е. обычно эгалитарное) вмешательство в частные дела индивидов или меньшинств, которые очевидно являются неравными, т. е. отличаются от общей нормы.

Такую современную замену мотива зависти концептом гуманизма не следует тем не менее смешивать с позицией Глотца. Глотц подвергает сомнению объяснение остракизма с позиции зависти, предполагая, что десятилетнее изгнание вполне могло заменить куда более суровое наказание и что, следовательно, остракизм был реформой, гуманизировавшей систему наказания. На это Ранульф отвечает, что большинство жертв остракизма не совершили ничего, что могло бы стать поводом для иска или судебного преследования.

Мы согласны с Ранульфом, что упомянутые доводы никоим образом не опровергают его базовую теорию зависти как мотивировки остракизма. У Плутарха были все основания описывать остракизм как «гуманный способ утишить зависть».

Ранульф вряд ли без