В качестве монтажёра Эре порекомендовал своего приятеля Боба Джоунса. Его отец монтировал «Джентльменское соглашение», «Панику на улицах» и некоторые другие ленты Элиа Казана, а сам Джоунс — «Пик Сиско». Правда, поначалу он отказывался от предложения: «Я слышал о его методах — он работал по 25 часов в сутки и даже дома продолжал заниматься своим делом». В конце концов, Джоунса уговорили.

Чем ближе был конец съёмок, тем меньше Эшби и Малвехилл общались между собой. «Чаку приходилось многое терпеть от Хала, — рассказывает Джоунс. — Он первым принимал на себя удар его безумных выходок, а в самом конце сказал: «Всё, с ним я завязал работать». На людях Эшби редко выходил из себя, другое дело, когда его никто не видел. «Он закипал постепенно и, доходя до ручки, забирался куда-нибудь в укромный уголок или машину, и взрывался, матерясь, на чём свет стоит. В такие моменты он был особенно злобен и язвителен», — продолжает Малвехилл, сам слишком зависимый от режиссёра человек. Дело в том, что даже став, благодаря ему, продюсером картины «Гарольд и Мод», Чарльз не являлся членом Гильдии продюсеров. Так что Эшби мог в любой момент забрать у него то, что когда-то подарил. «Других завязок у меня не было, значит, и деваться больше было некуда. Всё, чем я занимался, полностью зависело от Хала и он это понимал. По-моему, он так и не смог забыть самоубийство отца, — продолжает Малвехилл. — Наверное, поэтому и старался избегать ситуаций, когда его могли бросить или отвергнуть. Он нашёл простейший способ — сам прекращал отношения с людьми. Можно было точно предсказать, когда новые подружки появятся и когда исчезнут из его жизни. Точно так и в кино: завершая доводку картины, он рвал и отношения с коллективом. Старый друг или подружка были вынуждены уходить, а он заводил новое знакомство. Хал всегда оставался пассивно-агрессивным. Он никогда не начинал открыто выяснять отношения, потому что терпеть не мог конфронтации. Вот так и мне не хотелось начинать «войну».

Уже по привычке, Эшби занимался монтажом в своём доме. Он сидел за пультом, полностью концентрируясь на работе, то и дело закуривая новый косяк, иногда не замечая, что старый окурок прилип к нижней губе. Гоняя туда-сюда плёнку, Хал не вынимал изо рта жвачку без сахара, питался сушёными фигами и орешками, иногда мог съесть плошку риса. С 1968 года Эшби стал вегетарианцем. Ещё мальчишкой он был свидетелем повседневной жестокости, с которой фермеры обращаются с домашними животными. Воспоминания о муках коров и свиней, отправлявшихся на живодёрню, терзали его и в зрелом возрасте.

Монтаж, как и всегда у Хала, шёл туго. Студия постоянно напоминала о себе телефонными звонками, но он закрывался в спальне, предпочитая не реагировать. А как-то вообще улетел в Лондон. Буквально на следующий день Джоунсу позвонил начальник отдела монтажа студии:

— Мы сейчас придём и заберём плёнку.

— Что значит — придём и заберём? — скептически переспросил Джоунс.

— Это решение руководства компании.

— Вы не сможете этого сделать.

Вскоре ему перезвонили все чиновники «Коламбии», начиная снизу доверху, пока очередь, как в «пищеварительной системе» студии, не дошла до Джона Витча, начальника отдела материально-технической службы:

— У вас нет другого выхода, мы забираем картину.

— У меня есть выход — я закрою помещения и распущу всех по домам. Так что, если надумаете прийти, вам придётся взламывать двери.

Угроза сработала. Джоунс перезвонил Халу в Лондон, а тот добился, чтобы «Коламбия» отозвала свои стервятников.

Пока Эшби и Джоунс занимались монтажом, время от времени к ним заходил Таун. Результат его не радовал, а темп не удовлетворял. «Подкупало в Хале то, что он не мог допустить бесчестного поступка в отношениях с людьми, — рассказывает Таун. — Но по доброте душевной взял себе за правило никогда не вмешиваться в действия актёров. Никогда не давил на них, не провоцировал ради дела, конечно, стычек на площадке. Накал и драматизм сюжета он пытался выразить средствами монтажа, но эффект заметно уступал задуманному, выхолащивался».

Эре продолжал дружить с Тауном. Продюсер оставил жену Энн, двоих детей и дом, созданный по проекту Фрэнка Ллойда Райта[90], и переехал в новое жильё вместе с другом по имени Ник Кудла. «Таун всегда был сдержан в общении, слыл мастером определения направления ветра в политике, и вообще — очень осторожным человеком, — рассказывает Эре. — А я по натуре порывистый, импульсивный. Так вот он любил мне нотации читать: «Джерри, никогда не высовывай головы, пока это не сделает кто-нибудь другой». Естественно, я всегда высовывался первым, а он — последним». Однажды Таун пришёл проведать Эрса вместе со своей любимой собакой Хирой. «Я представил его Нику, провёл по квартире, показал рабочий кабинет. Я сразу отметил, как он удивился, увидев, что в квартире только одна кровать, причём — двуспальная. Через неделю Боб не выдержал и подкатил: «Джерри, только на одно слово. Я о том, чему стал невольным свидетелем, — ты знаешь, окружающие тебя не поймут, это испортит твою репутацию». Я ответил, что не собираюсь стыдиться. Я был вне себя от ярости: он и Уоррен были так близки, что водой не разольёшь, а он мне мозги вправляет, и я сказал: «Послушай, вы с Уорреном дни напролёт треплетесь по телефону, не хуже влюблённой парочки, мотаетесь по свету и спите с одними и теми же женщинами в одной комнате. Если вы, ребята, ещё не любовники, то точно вот-вот ими станете!». Таун разозлился так, что мы не встречались многие годы».

В 1973 году вручение премий «Оскар» состоялось 27 марта. «Крёстный отец», номинированный по 10 категориям, получил всего три статуэтки: как «Лучший фильм», «Лучший адаптированный сценарий» (Коппола и Пьюзо) и за исполнение «Лучшей мужской роли» (Брандо). В номинации «Лучший режиссёр» Коппола уступил Бобу Фоссу и его «Кабаре». Брандо учинил в зале скандал, послав на церемонию вместо себя индейского вождя «Малое Перо», представлявшего некий «Национальный комитет коренных американцев за право на само-индефикацию». Индеец объявил публике о решении актёра не участвовать в мероприятии в знак солидарности с индейцами Вундед-Ни[91]. (Все сошлись во мнении, что Брандо сам выдумал этот комитет.)