– И это значит?..

– Мы… я выбрал одну область. Единственную точку приложения сил. Из которой, как вы сказали, происходят все остальные преступления. Первоисточник. Наркотики.

– И что вы сделали? – спросила она почти шепотом.

– Я приказал сосредоточить все усилия, все ресурсы на том, чтобы обнаружить источник и уничтожить его.

– Все ресурсы?

– По большому счету – да, – ответил Гамаш.

– Но это означало, что… – Мысли судьи Корриво снова заметались. – Остальные отделы перестали работать по своим направлениям. Стали практически неэффективны.

– Фактически да.

Она недоверчиво уставилась на него:

– И вы пошли на это? Зная, какую человеческую цену придется заплатить?

Гамаш не шелохнулся.

– А торговля наркотиками? Прекратилась?

– За последний год она выросла, – ответил он. – Я знал, что так будет. Она и не могла не вырасти. Мы позволили.

– Вы позволили? – почти закричала она, но тут же взяла себя в руки.

Сделав два глубоких вдоха, судья Корриво выставила перед собой руки, словно бастион против новой информации. Потом опустила их, крепко сцепив пальцы. И подалась вперед.

– Зачем? – спросила она, пытаясь контролировать голос.

– Чтобы картель уверился в нашей некомпетентности. Неэффективности. В том, что мы не представляем для них абсолютно никакой угрозы. Нам нужно было придать им храбрости. Невидимый картель, такой защищенный и укрытый, должен был понять со стопроцентной уверенностью, что он может показать себя. Мы хотели, чтобы он потерял осторожность. Только тогда он становился уязвимым.

– А для этого вы позволяли им творить, что их душа пожелает?

– Мы не сидели без дела, – возразил Гамаш. – Мы много работали – с информаторами, агентами под прикрытием, мониторили Интернет. Время шло, и они смелели все больше. Поставки росли и росли…

– Можно подумать, что вы говорите о цветах и фарфоре, – сказала она. – А речь ведь идет о партиях наркотиков, предположительно крупных.

– Oui.

– И вы их пропускали?

– Oui.

Эти ответы повисли в напряженной атмосфере кабинета.

Судья Корриво прищурилась, поджала губы. Костяшки пальцев побелели.

– Вы начали с того, что привели статистические сведения, месье Гамаш. Десятки тысяч в основном молодых людей погибают в год от наркотиков. Сколько этих смертей на вашей совести?

– Постойте… – начал было Барри Залмановиц, но ее взгляд заставил его замолчать.

Она снова уставилась на Гамаша. Он смотрел на нее.

Потом кивнул задумчиво и подумал о тетради в своем столе и записях, которые он начал в тот вечер, когда нашли тело Кэти Эванс.

В тот ноябрьский вечер он грелся у веселого огонька в их доме в Трех Соснах. За окнами из туч летела снежная крупа. А рядом с ним сидела Рейн-Мари. На ковре лежали, свернувшись, Анри и Грейси.

Он писал о надвигающемся ужасе. О последствиях того, о чем он думал.

Время от времени он останавливался, подавляя желание приукрасить свой прогноз, сделать его менее ужасным. Если ему удастся осуществить задуманное. Если он и в самом деле привлечет все ресурсы Квебекской полиции, сосредоточится на одном преступлении. На одной битве, победа в которой гарантирует победу в войне.

– За тот год, что я возглавляю полицию Квебека, совершены тысячи преступлений и, да, были смерти, – сказал он судье Корриво. – На тысячи больше, чем погибает в какой-нибудь кровавой разборке. Это на моей, как вы сказали, совести. И речь идет не только о Квебеке, но и о смертях по ту сторону границы. О поставках, которые мы беспрепятственно пропустили.

– Я должна была бы немедленно арестовать вас прямо здесь, – сказала она и посмотрела на закрытую дверь, за которой сидел секретарь. И охрана суда. Они могли появиться по одному ее слову. И увести этого человека. А она предъявила бы ему обвинение в убийстве.

Поскольку все они знали, что именно это он и совершил.

Расчетливо. Умышленно.

– Если все сработает… – начал Залмановиц.

– А если нет? – спросила Корриво. – Вы взяли монстра, откормили, вынянчили его за год и отпустили на свободу. Ходячий кошмар.

– Non, – возразил Гамаш. – Он уже гулял на свободе, рос и опустошал все вокруг. И с каждым днем становился все опаснее. Он мог бы поглотить Квебек, а у нас не было сил его остановить. За этот год мы соорудили ловушку. И очень осторожно, очень мягко, очень тихо направляли монстра в ту сторону.

Он подался вперед.

– Вы можете меня арестовать. Наверное, даже обязаны это сделать. Но знайте: если вы это сделаете, то тем самым уничтожите наш единственный шанс.

Он поднял палец, указуя им в потолок. Потом опустил его и сжал пальцы в кулак.

Когда он заговорил снова, слова его звучали размеренно.

– Риск огромен. Я с вами согласен. У нас всего один шанс. Но знаете что? У нас не оставалось выбора. У меня не оставалось. Мы проиграли. И не думайте, что я не осознаю цену, которую заплатили за мое решение другие люди.

– Но если все сработает… – снова встрял Залмановиц, сделал паузу, давая судье возможность прервать его, и удивился, когда она позволила ему продолжать. – Если все сработает, картель будет уничтожен. Наркоторговля будет подорвана, если вообще не пресечена. Мы выиграем войну.

Судья Корриво посмотрела на главного прокурора. По существу, до этого момента она игнорировала его. Отстраняла его от участия в разговоре. Но теперь она увидела прокурора свежим взглядом.

Он был прав.

Более того. Судьба провинции – мужчин, женщин и детей, рожденных и нерожденных, – настолько беспокоила его, что он пожертвовал карьерой. И возможно, даже свободой.

А это гораздо больше всего, что сделала она.

Чем дольше она смотрела на него, тем более неловко чувствовал себя Залмановиц, слегка поеживаясь под ее неумолимым взглядом. Неожиданно в ее глазах появилось мягкое, доброе выражение.

Потом она повернулась к Гамашу, и перед ее мысленным взором побежали заголовки газет, один отвратительнее другого. Материалы Enquête[39] по телевидению. Вопросы, выкрикиваемые старшему суперинтенданту репортерами, окружившими его. Почуявшими кровь и потроха. Надеявшимися прыгнуть на него через ограждение и наброситься со своими острыми вопросами и двусмысленными намеками.

Они заявляли, что новый глава Квебекской полиции не на своем месте. Он некомпетентен. Может быть, он хороший человек, однако его лучшие годы позади. И может быть, начали поговаривать в последнее время, не такой уж он и хороший. При нем преступность расцвела пышным цветом. Может, он в доле, как и его предшественник.