Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо, хорошо… Я постараюсь, Дань! – шепчет с той же дрожью и жаром. – У меня есть о чем думать! У меня так много прекрасного в жизни! С тобой, Данечка!
Целую ее, едва поднимает лицо. И замолкаем. Даже после того, как поцелуй обрывается, переводим дыхание, чтобы успокоиться и поймать, наконец, баланс.
– Думаю, быстро вернусь, – говорю чуть позже то, что Чарушина хочет услышать.
Но в реальности задерживаюсь в РОВД до позднего вечера. То ли мне везет на столь дотошных следаков, то ли все эти детали, которые они из меня по несколько раз вытряхивают, действительно имеют большое значение. Даю им все, что требуют.
А когда возвращаюсь, застаю свою Чарушу с Оросом в гостиной. Удивляюсь, конечно, но никакой ревности в его сторону отныне не испытываю. Да и он больше не выглядит рядом с моей Маринкой озабоченным пиздюком. На лице, даже когда мой взгляд ловит, сохраняется неподдельный шок.
– Вечер добрый, – выдаю на пониженных.
Слегка с наездом, каюсь.
Соррян, гоп-гоп у нас в крови. Никитос, как коренной одессит, должен понимать.
Но Маринка недовольно стреляет глазками.
– В святой обители не бушую, – напоминаю ей, прежде чем подтянуть брюки и сесть рядом на диван. – Как дела у праведных, м? – смотрю на Ороса, но вопрос, по сути, адресую столь же неидеальной, как и я, Чарушиной. Ничего против него не выкатываю. Пока вел свое расследование, приходилось много общаться. Вроде как самые острые углы мы сгладили. Пару раз я даже благодарил его, потому что было за что. Просто не ожидал, что снова появится возле Маринки. – Если приперся с очередными помоями, урою, – предупреждаю достаточно спокойно.
– Да какие помои?.. – выплевывает, брызжа слюной. И я понимаю, что он тупо в стельку. – Меня утром вызывали в отделение… Я, блядь, как услышал… – беспомощно размахивая руками, не в состоянии подобрать слов. – Все это… Все… Все это, как услышал… Я, сука, просто в ахуе! – вскидывая голову, направляет взгляд в сторону, но слезы все равно прорывают плотину и соскальзывают по его краснющим щекам. – Эти девчонки… Девчонки… И… – руки вновь в ход идут. – Рина…
Выражает он свои чувства крайне неразборчиво, но мы с Маринкой, конечно же, осознаем каждую, блядь, эмоцию. У меня нутро скручивает, а она… Чарушина вдруг подрывается с дивана и, подлетев к Оросу, без каких-либо слов обнимает его.
Я цепенею. Заставляю себя сохранять неподвижность.
Понимаю, зачем она это делает. По-человечески понимаю… И все равно ревную. В этот, мать вашу, миг ревную тотально.
– Если бы я… Если бы тогда… – тупо захлебывается рыданиями Орос.
И знаете, это ни хрена не смешно.
Нет.
Выворачивает вместе с ним.
Что уж говорить о Маринке? Что чувствует она?
– Ш-ш-ш, – выдает ему на ухо. – Мы все сделали то, что сделали. Последствия – жизнь. Нет смысла думать о том, что могло быть как-то иначе. Мы не супергерои. Мы не провидцы. Мы имеем право совершать ошибки.
Заторможенно моргая, медленно перевожу дыхание.
В который раз просто поражаюсь тому, как Маринка умеет подбирать слова. Хотя, чему удивляться? Она же Чарушина. Истинная.
Руки в кулаки сжимаются, когда Орос притискивает к ее спине свои лапы, но в остальном я все так же неподвижен.
– Рина… Если что… Блядь, прости меня, ладно? Я не хотел, чтобы так получилось… Не хотел говорить о тебе плохо… И вообще… Не должен был… Прости…
Вижу ее профиль. То, как она поджимает губы и зажмуривается.
– И ты меня прости, Никит, – шепчет мгновение спустя.
Они еще долго обнимаются. Я тупо наблюдаю. Никак не комментирую происходящее, даже когда они, наконец, разлепляются, и Орос подходит, чтобы пожать мне на прощание руку. Поднимаясь, без слов стискиваю его кисть и отступаю, позволяя пройти к выходу.
Приглушенный удар двери. Обратные одиночные шаги в ускоренном темпе.
– Пойдем ужинать? – обращается ко мне возвратившаяся Маринка.
Я молча иду в кухню.
Улавливаю доносящиеся оттуда голоса – мама Таня, батя Чаруш, Тёмыч, Лизка... Отлично. Несколько расслабляюсь.
– Дань… Стой…
Выполняю ее просьбу машинально. Сразу же мы сталкиваемся взглядами. Этого оказывается достаточно, чтобы я выдохнул остатки напряжения и наклонился к тянущейся ко мне Маринке.
– Я тебя одного, помнишь? – частит капитально задушенно.
– Помню.
– Я тебя очень-очень-очень-очень-очень… Люблю, Дань!
– Ты сейчас задохнешься, Динь-Динь… Дыши… Черт, дыши…
– Я дышу… – продолжает взрывать воздух. – Скажи, что ты меня тоже ОЧЕНЬ!
– Блядь… – подхватываю ее на руки, будто это должно помочь ей дышать. Когда обвивает меня ногами, толкаю ей в рот весь доступный мне кислород. – Да, конечно, я тебя очень, Марин! Изо всех сил!
Только после этого она нормально вдыхает. Еще крепче меня сжимает ногами. И целует до тех пор, пока нас не окликают из кухни.
– Поговорим позже, ок? – шепчу крайне тихо. – Есть много вещей, которые я хочу тебя сказать.
– Обязательно, Данечка. Поговорим.
48
Счастье не имеет границ, знаешь?
Я так боюсь, что Даню обидят. Кто-либо, неважно кто. Одно плохое слово в его сторону – и я разлечусь радиоактивными атомами.
Если не поймут, почему он это сделал… Если очернят… Если заденут… Убьют меня!
За этими переживаниями я забываю о том, чего боялась изначально: что изменится отношение ко мне. Сейчас это даже не второстепенно, где-то еще дальше. На первых планах только Шатохин.
Хвала Богу, мои родные люди воспринимают все правильно. Даже брат. А ведь я готовилась с кровью вбивать важность Даниного поступка. Столько аргументов собрала, что, будьте уверены, хватило бы, чтобы убедить самого строгого судью.
За ужином по большей части все молчат. Я анализирую взгляды, которыми моего Шатохина пронизывают, и, лишь сделав окончательные выводы, могу свободно дышать.
Они ему признательны. Они им восхищаются. Они его любят.
Настолько, что и выразить трудно.
Если для Никиты, стоило тому сегодня появиться, слова благодарности нашлись у каждого, то с Даней все еще впереди. Почти двое суток промотала жизнь, а наши близкие выглядят такими же потерянными, как и вчера, когда я только вскрыла перед ними душу.
Я уже смиряюсь с тем, что мне снова придется быть сильнее всех. Готовлюсь лавировать и разряжать
