Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сильнее. Я техничнее. Я злее. Я отчаяние.
Два удара, и ублюдки, которых я готовился медленно рвать на куски, тупо валятся на пол.
– Вставай, сука… – разъяренно подрываю первое попавшее под руки тело. – Вставай и борись, пидор, потому что я пришел тебя убить.
Они пытаются. Но я все равно слишком быстро превращаю их гнилые туши в месиво. Реву от досады, когда спустя какое-то время они попросту прекращают двигаться. Сам весь в крови. Чувствую ее на лице, ладонях, вся одежда ею пропитана. Умылся, но мне мало этого. Маниакально часто дышу, когда бросаюсь обратно к выходу. За шкирку ловлю очухавшегося мелкого пиздюка. Не обращая внимания на его тонкие истеричные вопли, набрасываюсь.
– Кого ты там ебать хотел? Я тебе, мразина ты больная, не только хуй живьем выдерну, но и руки с ногами от тела оторву! Голову оставлю! Уссался, что ли? Это ни хрена не поможет! Как и твои ебучие рыдания! Тебе ведь похрен было, когда она плакала?! Весело было?! Мне тоже пиздец как весело, от того что ты, сука, кровяхой своей захлебываешься!
Этого колошмачу недолго. Хочу, чтобы был в сознании, когда подтаскиваю к свету уличного фонаря. Стаскиваю мокрые портки, он уже на всю округу горланит и бьется в рыданиях, как в конвульсиях.
Я не мясник. Но в эту секунду мне реально ни хрена не жаль. Отрежу член этому, вернусь в дом и сделаю то же с двумя другими.
Не успеваю.
Когда во двор залетает группа спецподразделения, думаю, что их успели вызвать конченные мрази, которых я пришел уничтожить. Потому и сопротивляюсь до последнего, полагая, что они их от меня защищают. Странно, что меня заломать и притиснуть к земле не пытаются. Оттаскивают и блокируют удары, которые я на разгоне наношу.
– Хватит, парень. Очнись! – голос смутно знакомый.
Но я не различаю лица. Ничего не вижу. Только разноцветные вспышки в глазах.
– Валите, – тот же голос. – Пусть придет в себя.
Перехватывают. С хрустом заводят за спину руки. Технично бьют по ногам, пока не падаю на колени.
Готовлюсь встретиться рожей с мокрой землей, однако прилетает в грудь. Толчок мощный, но это не удар. Площадь поражения слишком большая. Опаляющее тепло. Какие-то чувства за ребрами искрами рикошетят. С моих губ срывается стон. А потом… Родные пальцы на затылке. Щека к щеке. Всхлипывания, от которых все нутро волной идет.
– Даня… Данечка, посмотри на меня… Слышишь? Даня!!! Даня, это я – твоя Маринка!
Вдох-выдох. Экстренная перестройка всех внутренних систем.
Моргаю. Моргаю. Моргаю.
И наконец, заставляю себя сфокусироваться.
– Маринка… – выдыхаю безмерно счастливо, но шок глушит все эти эмоции. – Маринка…
– Я… – подтверждая, часто кивает головой. Я вижу ее блестящие переполненные слезами глаза. Вижу ее мокрое лицо. Вижу, как она кусает губы, в попытках сдержать рыдания. – Даня…
– Не плачь, – подаюсь всем телом вперед, хотя сзади еще сдерживают. – Слышишь? Пожалуйста, не плачь.
– Я не плачу, – утверждает она, стирая ладонями с моих щек кровь. – Пустите его уже, – просит спецов, и они без промедления подчиняются.
Обхватываю ее руками, едва не свалив в траву. Пока качаемся, перевожу дыхание и несколько раз сглатываю. Прижимаю очень крепко к себе.
– Все… Теперь все закончилось, – озвучиваю, когда сам это осознаю.
Маринка только кивает.
Собираясь с силами, подхватываю ее и поднимаюсь. А после, к еще большему своему изумлению, вижу Тёмыча и батю Чаруша. Они сохраняют неподвижность, пока спецгруппа без какой-либо деликатности грузит в машины «скорой» три отбитых полутрупа.
– Ты рассказала? – выдыхаю едва слышно ей на ухо.
– Да… – шепчет куда-то мне в шею. – Я не могла позволить тебе их убить.
– Как ты… – сознание все еще крайне туго работает. Нет смысла спрашивать, как она узнала. Наверное, нет ничего удивительного в том, что она чувствовала неладное и копалась в моих переписках. Это же Маринка. Сейчас волнует другое: – Тебе не страшно?
Она мотает головой, но от моей груди не отлипает. Боится смотреть по сторонам, догадываюсь я. Окутываю ее со всех сторон, настолько могу.
А потом… Из дома выводят замотанную в простыню девушку, и мне приходится в который раз охренеть от ебучей жестокости этого проклятого мира. Только сейчас допираю, о чем спорили эти ублюдки. Ее насиловали и собирались убить.
Худая. Еще меньше моей Маринки. Взгляд поднять не решается. Трясущаяся и бледная. Едва перебирает ногами.
Я прикрываю веки и делаю все, чтобы Чарушина ненароком ее не заметила. Потому что визуальное напоминание того, что могло случиться с ней – это реальное видение на добрую пару сотен ночных кошмаров.
Грудь вспарывает до самой глотки. Не сразу дышать получается. Сотрясает изнутри раза три точно, пока удается овладеть собой и набрать в легкие чертов воздух. Даже после этого мне настолько больно и страшно за Маринку, что я с трудом контролирую силу своих объятий. Хочется ее втоптать в себя. Поглотить нутром. Носить внутри, чтобы точно знать, что в безопасности всегда.
Ужас клубится за грудиной и подрывает черепную коробку крайне долгое время. Впору успеть обезуметь. Но в какой-то момент мне все же удается отрубить мышление и дать мозгу необходимый отдых.
Когда включаюсь обратно, двор почти пустеет от спецов.
– Завтра появись в отделении, – узнаю, наконец, кто со мной пытался разговаривать на старте налета. – Дашь ребятам нужные показания. Такова процедура. Понял меня?
– Понял, Сергей Николаевич, – отзываюсь негромко. – Завтра заеду.
Отставной подполковник Градский сжимает мое плечо и, не рассыпаясь лишними словами, покидает двор.
Нас с Маринкой тоже просят уходить, тихо оповестив, что место подлежит оцеплению для проведения расследования и сбора всех возможных улик. Молча вывожу ее, чтобы усадить на заднее сиденье в машину Чарушиных и вернуться к «Куяльнику[7]» за своей тачкой.
– Нет, нет… – бомбит она беспокойно. Тянет за руку к себе. – Я без тебя не поеду!
– Марина… – давлю терпеливо. – Я грязный.
– Садись уже, – сдержанно подгоняет Чара.
Вздыхаю и падаю на сиденье рядом с Маринкой. Она тотчас забирается мне на руки и, спрятав лицо, горячо дышит в ухо.
– Зачем ты… – всхлипывает. – Я так волновалась… – всхлипывает. – Ты ведь мог пострадать… – всхлипывает. – Зачем же?
Встретив в
