После июня 1943 г. ход битвы за Атлантику драматично изменился в пользу союзников; число случаев затопления судов сократилось до приемлемого уровня. В исторической ретроспективе стало принято утверждать, будто «кризис» битвы за Атлантику пришелся на март 1943 г., а затем подводный флот Третьего рейха был «разгромлен». Но на поверку 1943-й год ознаменовался затяжным кризисом, в ходе которого не суда, а система поражалась изо дня в день более превосходящей системой. Наконец, союзники организовали авиа-патрули дальнего радиуса действия, покрывавшие брешь посредине Атлантики. И закономерное преимущество, удерживаемое немецкими подлодками в 1941 г., было устранено. Теперь их можно было засечь как издалека — благодаря «Энигме» (в конце 1943 г. англичане имели более ясное представление об их местонахождении, чем их собственное командование), так и на близком расстоянии — благодаря действию самолетной РЛС НИИ дальней связи. Между делом, надежной стала и конвойная связь. Комбинация была выигрышной, и атлантический покер превратился в тихий фронт, всколыхавшийся лишь тогда, когда обман не срабатывал. Правда, немцы еще так не считали. Для них 1943-й год ознаменовался значительным расширением наступательной мощи. К концу года они намеревались развернуть свыше 400 подлодок, оснащенных усовершенствованными средствами противодействия радиолокационному обнаружению, которое они винили в своей неспособности обнаружить конвои. Германский подводный флот все еще оставался действующим и агрессивным, даже при том, что срок службы отдельных субмарин существенно сократился. Это была игра с совершенной информацией (или радиотехническая разведка, как ее стали называть на новом языке 1943 г.) для одного игрока. Но другой игрок не признавал поражения. Вторая мировая война не была игрой.

Введение четвертого ротора в феврале 1942 г. имело, таким образом, последствия, неизвестные в Германии. Нерешительность и непродуманность действий, обусловившие его освоение только после декабря 1942 г., означали поражения в битве за Атлантику. Но то, что ротор был вообще применен, означало привлечение инженеров-электронщиков в Блетчли и, соответственно, их внимания к проблеме «Рыбы». А при том, что 1943-й год ознаменовался, в общем и целом, разрешением англо-американских трений из-за разведывательной деятельности — Британии досталась Европа, а Америке Азия — ВМС США сохранили свой более агрессивный настрой. Быстрая разработка американцами «Бомб» отразила тот факт, что воды Атлантики стали теперь американскими. Работа Алана Тьюринга лишила Германию океанских путей, отдав их под контроль Соединенных Штатов.

Будучи еще в Америке, Алан написал Джоан письмо, в котором поинтересовался, что бы ей хотелось получить от него в подарок. Но в своем ответном послании Джоан предпочла не отвечать на этот вопрос из-за цензуры. В итоге он привез ей хорошую авторучку. Для других тоже были подарки. Коллективу 8-й хижины Алан привез сладости, в числе которых были плитки шоколада от «Херши», а Бобу он подарил электробритву, которую снабдил понижающим трансформатором для преобразования напряжения в сети, сообразно европейским стандартам. Алан признался Джоан, что при встрече с Мэри Крауфорд в январе, вскоре после смерти Джека, он глубоко прочувствовал, сколь много они значат друг для друга. Он намекнул Джоан, что они могли бы «попробовать еще раз», но Джоан не отреагировала на этот намек. Она сознавала, что все кончено.

Алан показал Джоан книгу о го[4]и, улегшись на пол в своем номере в отеле «Краун Инн», продемонстрировал несколько игровых ситуаций. Он также дал ей почитать замечательный новый роман, который написал, хоть и под псевдонимом, его друг Фрэд Клейтон. Этот роман вышел в свет в январе 1943 г. под названием «Расщепленная сосна», загадочно перекликавшимся с деревом, в котором заточила Ариэля колдунья Сикоракса в шекспировской «Буре». Роман изобиловал стенаниями о политике и сексе, которые занимали Фрэда гораздо больше, чем Алана. В его сюжете, местом развития которого стала Германия 1937–38 гг., преломились, как в призме, те сложные и противоречивые эмоции, что Фред испытал к Вене и Дрездену несколько ранее.

Фрэд попытался понять крах идеалов 1933 г. С одной стороны, он показывал отдельных немцев не менее и не более привлекательными, чем англичане. С другой стороны, он показывал систему, нацистскую систему. И, хотя Фред изобразил себя англичанином, задающимся вопросом, как немцы могли уверовать в подобные вещи, он попытался увидеть себя и отношения англичан глазами немца. В интернационалистском порыве он посвятил «Расщепленную сосну» Джорджу, своему младшему брату, и Вольфу, одному из своих дрезденских знакомых. Анализируя английский либерализм, Фред своей авторской волею внушил немецкому юноше в книге коварную мысль: «Свобода и душевное равновесие…Это иллюзии! Какая свобода или душевное равновесие может быть у человека, этого раба настроений, не способных понять друг друга…». Таков был вывод королевского либерала, упорно пытавшегося осмыслить абсолютное самоотречение.

В романе Фреда была и вторая нить повествования — о дружбе школьного учителя-англичанина и немецкого юноши, сохраняющего «отстраненность в своей атмосфере полуплатонической сентиментальности». Для Джоан такая отстраненность воплощала ту степень самоограничения, что заслуживала восхищения. А вот Алан, который частенько поддразнивал Фрэда, прибегая к подобным выражениям, скорее всего, придерживался иного взгляда на вещи. От очевидной опасности (той, что Ивлин Во высмеял в своем романе «Не жалейте флагов») книгу спасали педантизм и изощренность, с которыми в ней исследовались противоречия. Личностные реалии все время подвергали сомнению политическую обстановку, включая нацистскую пропаганду конца 1930-х о евреях и католических священниках, растлевающих мальчиков и юношей. Но и политический фон все время подрывал личностные устои. И такой подход вооружал Алана ключом к способу выражения той из своих «наклонностей», которую невозможно было ни отделить от его места в обществе, ни счесть второстепенной для обретения им собственной свободы и душевного равновесия.

Хотя Алана отстранили от непосредственной криптоаналитической работы, он сохранил свой круг в Блетчли-парке; в свободное нерабочее время его можно было встретить в кафетерии. Разговоры тогда часто вращались вокруг математических и логических головоломок, а Алан был мастак взять какую-то элементарную задачку и показать, какой принципиальный вопрос за ней стоял, или наоборот — проиллюстрировать какое-нибудь математическое доказательство повседневным примером. Так проявлялись его особый интерес к соединению абстрактного и конкретного и удовольствие, которое он находил в демистификации «высокой» математики. Для доказательства симметрии он мог использовать узоры на обоях. Из той же серии была и его «бумажная лента» в статье «О вычислимых числах», с треском низвергавшая на землю «заумную сферу логики».

В числе людей, ценивших такой подход, был Дональд Мичи, которому, как классицисту, мысли и идеи Алана импонировали, как свежие и новые. Он очень подружился с Тьюрингом, и в 1943 г. они по пятничным вечерам стали встречаться в пабе в Стоуни-Стратфорде, чуть к северу от Блетчли-парка, чтобы поиграть в шахматы и поговорить или — что чаще предпочитал Дональд — послушать. Игра профессора в шахматы всегда была в Блетчли предметом шуток, все чаще сводившихся к пристрастному сравнению с приезжавшими шахматистами. Гарри Голомбек пожертвовал ему королеву и все равно выиграл; а когда ему сдался Алан, профессор перевернул шахматную доску и добился победы из положения почти безнадежного. Он посетовал, что Алан понятия не имел, как заставить части работать вместе, и слишком много раздумывал над своими действиями, чтобы играть свободно (что, может быть, проявлялось и в его социальном поведении). По выражению Джека Гуда, Алан был слишком продуманным, чтобы воспринимать, как очевидные и прозрачные, ходы, которые другие могли делать, не думая. Он всегда все обдумывал с самого начала. Был один замечательный случай, когда Алан вышел в ночную смену (это произошло в конце 1941 г.), а рано утром сел играть партию с Гарри Голомбеком. Заглянувший в комнату Тревис, сильно смешался, увидев это — он подумал, что его старший криптоаналитик играет в рабочее время. «Хм… гм… не думал вас застать за таким занятием, Тьюринг», — сказал он смущенно, как заведующий пансионом при школе, застукавший старшеклассника с сигаретой в туалете. «Надеюсь, вы обыграете его», — добавил он Голомбеку, когда они выходили из комнаты, ошибочно решив, что ас криптоанализа был первоклассным шахматистом. Но молодой Дональд Мичи был игроком под стать Алану.