Молодой человек ждал, вертя в пальцах сигарету. Иза прислушалась к тому смутному, что возникало в ней при знакомстве с мужчинами, – легкий интерес обычно исчезал без сожаления, но иногда в ней просыпалась безрассудная девушка с желанием откликнуться непринужденно и весело.

– Впервые в Клайпеде?

– Почему так думаете? – вырвалось до того, как увидела, что из сумочки торчит угол путеводителя.

Балтиец поболтал ногой в ботинке с модным зауженным носком.

– Потому что вы неместная. Вы – Кармен.

Вспомнилось предостережение из Ксюшиного письма: «Незнакомый парень зачнет приставать – сию же секунду пресекай, пока руки не распустил. Я, например, так говорю: «Катись колбаской отсель, не то глаза выцарапаю!»

Иза усмехнулась, подавляя шальное желание так и сказать. Усмирила сумасбродку в себе и встала.

– Вы не Хозе.

Он заторопился:

– Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете…

– Я тоже не Кармен, – бросила она.

– Тогда кто вы?

Иза шагала прочь, стараясь держать осанку, и смеялась над собой.

– Подождите! – воскликнул он с неподдельным огорчением в голосе и, поскольку надежд она ему не оставила, выпалил: – А если я рискну пригласить вас на чашечку кофе?

(Катись колбаской, не то…)

– Не отказывайтесь, вы много потеряете, если не завернете в феноменальное кафе за углом!

Ее зацепило нестандартное определение.

– Чем же оно так необыкновенно?

– В нем жарят самые вкусные в мире цеппелины! Вы их пробовали? – поравнялся он с ней.

– Жареные дирижабли? – улыбнулась Иза. («Уже обед, а я даже не завтракала! Я голодна, голодна!» – пищала в ней лукавая девушка.)

– Ну что вы, литовские цеппелины гораздо вкуснее немецких летающих сарделек!

Обстановка кафе была выдержана в духе матросского трактира – массивные столы, лавки вместо стульев, вмонтированные в якорь часы на облицованной темным деревом стене. Из жаровен распахнутой кухни густо, словно от костра со стегном на рожне, летели заманчивые запахи.

– Жаль, корюшки сейчас нет, тут ее тоже превосходно готовят. Знаете, что эта рыбка пахнет огурцами?

– Я знаю, что нельма пахнет арбузом.

– Белорыбица, которая водится в северных реках? Значит, вы из Сибири! Обь, Иртыш, Енисей?

– Лена.

– А ваше имя…

– Иза.

– Антанас. Вот и познакомились. Что будем пить, кроме кофе? Хотите «Швинтурис»?

– Что это?

– Пиво. Очень мягкий, женский, можно сказать, вкус.

– Чай, пожалуйста.

– Хорошо, по чайку, – поспешно согласился Антанас и принес с раздачи что-то розово-зеленое в гофрированных бумажных тарелках. Величина порций соответствовала моряцким аппетитам.

– Цеппелины?

– Нет, салат с креветками. Цеппелины вот-вот будут готовы.

За разговором Иза тихонько похоронила в зелени нежное мясо несчастных моллюсков. Некоторые гастрономические боязни жили в ней с тех пор, как детдомовские мальчишки пекли в золе лапки лягушек.

Антанас коротко рассказал о себе: в Клайпеду он в детстве переехал с родителями из Варняй, судостроитель, сейчас в отпуске.

– Вы, надеюсь, не на один день? Предлагаю себя в гиды.

– Именно, что на один.

Его лицо печально вытянулось:

– Почему?

От ответа ее спас парнишка в белом халате и колпаке. Стрельнув в гостью оценивающим взглядом, он переставил с подноса на стол вкусно дымящиеся тарелки и соусницу со сметаной.

– Маэстро, неплохо бы вазочку птифуров к чаю, – попросил Антанас и, когда парнишка удалился, шепнул: – Кулинарный талант!

Цеппелины оказались чем-то вроде пирожков, только вместо теста было картофельное пюре. Горячий сок мясной начинки брызнул из хрустнувшей корочки, как из-под кожицы поджаренной сосиски.

– Роскошные «аэропланы», правда?

– Немцам не снилось, – кивнула Иза.

Они болтали о летательных аппаратах и амфибиях, о невыявленных способностях гомо сапиенс, обо всем, на что наталкивала ассоциативная тема. Удивляясь чувству незнакомой «взрослой» свободы в себе, Иза нисколько не тушевалась перед человеком, о существовании которого не подозревала всего полчаса назад. Жизнь, впрочем, должна была измениться, уже менялась, в ней проступала полная приятных обещаний новизна – легкая, как воздушные птифуры, тающие во рту.

– Спасибо, Антанас. Кафе действительно феноменальное.

Он вдруг замялся:

– Позвольте задать вам один вопрос… м-м… Вы собираетесь пробыть у нас так недолго… собираетесь с кем-то встретиться?

– Да.

– Это ваш друг, – замаскировал он под констатацию вопрос (второй, между прочим).

– Это море.

– Интересно, – озадачился Антанас.

– Я хочу бросить в него камень, – сказала Иза и засмеялась, сообразив, какой неожиданный смысл получился у фразы.

По дороге к пристани они зашли в сувенирную лавку, где в соломенной и янтарной пестроте витали ароматы весеннего цветника и цитрусов Нового года – кроме сувениров магазинчик торговал парфюмерией. Статуеподобная продавщица перекинулась с Антанасом литовским приветствием (он, кажется, со всеми был знаком) и окинула спутницу откровенно неприязненным взглядом. Изумленная столь враждебным приемом, Иза робко спросила:

– Э-э… скажите, пожалуйста… у вас есть французские духи?

– Нясупранту[32].

Антанас что-то сказал по-литовски, и надменные желто-карие глаза нехотя обратились к потенциальной покупательнице.

– Вы спрашиваете духи? Польские, рижские?

– Нет, «Красная Москва», – разозлилась Иза.

– Ня[33], – резко мяукнула продавщица, будто ей наступили на ногу.

– А «Ленинград»?

– Ня.

– Что за магазин такой – нет самых лучших духов! – громко сказала Иза, развернувшись к выходу.

– Минуту! – крикнул Антанас и нагнал ее действительно через минуту. – Не обижайтесь… Извините… – неловко вложил ей в ладонь красную коробочку, перетянутую золотой нитью. – Вот, это вам… «Красная Москва».

– Зря беспокоились.

– Но вы же… – краска искреннего отчаяния выступила на его щеках. – Я от чистого сердца…