Так он сказал Мечнику.

А чего он Мечнику недосказал?

— Уж не взыщи, не сохранил я подарок твой. Ну, оберег. Я его Велимиру оставил. Хоть и названый, а все же отец… Ему по его летам очень уж несладко пришлось. Да еще рана, да еще заручником выпало оставаться… Не серчаешь?

Векша будто и не слыхала этих Мечниковых слов. Промолчала и не обернулась. Кудеслав по-прежнему видел лишь ее спину, мерно раскачивающуюся взад-вперед. Ловко гребет ильменка. Умело гребет. Будто бы так и родилась в челне да с веслом в руках.

Там, на общинном причале, Векша тоже не сказала ни единого слова. Все, что показалось ей нужным, она прошептала чуть раньше, в темных сенях общинной избы, — торопливо, почти касаясь губами Мечникова уха, и было в ее жарком щекотном шепоте нечто такое… Кудеславу почему-то ни на единый миг не закралось в голову, будто можно спорить, отказаться, не взять с собою… Видать, не только из ремешков да шнурков умеет плести ведовские наузы эта ильменская чаровница.

Векша пришла на берег в том самом мужском одеянье, в котором Мечник впервые увидел ее под тыном общинного града (разве только без варежек да без шапки). Долбленый челнок — маленький, ходкий — выбирала она, и она же первая впрыгнула в него, предоставив Мечнику отвязывать припонку да отпихиваться от мостков. Маявшийся близ причала охоронник только глазами хлопал, глядя, как воином Кудеславом помыкает бледненький сопляк-недомерок.

Кудеслав тоже хлопал глазами. Он представить себе не мог, что Векша умеет быть вот такой — как Велимир, когда выбирает рогатину для опасной охоты. Но Велимир — это Велимир, в иных делах на него вовсе не совестно глядеть снизу вверх. А эта ведь пятнадцатый год дожить не успела — сама признавалась! Что ж, ильменка — она ильменка и есть. Тамошние люди с водицей дружны…

Когда Мечник оттолкнулся веслом от позеленевшей сваи общинного причала, рассвет только гадал, заниматься ему или еще погодить. Однако ночная тьма уже вылиняла предутренней серостью, стало неплохо видно и без факелов да лучин… Поднявшийся ветерок (вроде бы слабый, но на редкость промозглый и неуютный) сдул висевший над водою туман; Истра виделась серой лентой меж двумя черными стенами подмявшей берега матушки-чащи.

Да, холодно было на реке, сыро, неласково. И все-таки не успел еще пропасть из глаз причал, как Векша скинула и полушубок, и лисью безрукавку. Более того, ильменка даже сапоги умудрилась стряхнуть, для чего ей пришлось встать в рост и по нескольку мгновений продержаться сперва на одной, потом на другой ноге. Все это — в узенькой низкобортной лодочке, в которой сложно удерживать равновесие и при самой обычной гребле (коротким веслом, стоя на коленях, — такие челны слишком низки, чтобы делать в них скамьи, а любая попытка усесться прямо на дно тут же завершится вынужденным купанием).

Однако же решение Белоконевой купленницы освободиться от лишней одежды обернулось вовсе не к пользе. Теперь Кудеслав мог видеть, как под тонким полотном рубахи, темнеющей от пота на плечах да между лопатками, вздуваются упругие бугорки Векшиных мышц. Гибкая спина, вроде бы детская даже; и без того узкая, она немыслимым образом истончается к пояснице, а после уж вовсе немыслимо раздается в крутые, вовсе не детские бедра… В иное время могла бы она, спина эта, показаться беззащитной, беспомощной… Да что там «могла бы» — так ведь и казалось тебе, ты, железнолобый урман!

Казалось… А теперь? Узка, гибка, только гибкая узость эта способна и ношу выдержать, для многих силачей неподъемную, и друга прикрыть надежней осадного щита.

Гибка…

Гибка, да неподатлива.

Сколько бы раз еще ни захотела судьба приучить эту вот наузницу-чаровницу стелиться перед собою, столько раз и придется подминать да ломать. Вот бы не захотелось больше ей, судьбе то есть! Ведь и дураку ясно, у кого в таком приучении раньше иссякнут терпенье да силы!

Векша наконец оглянулась. А как не оглянешься? Могучий воин Кудеслав Мечник уже третий раз цепляет веслом борт челнока, словно не успевший забыть вкус материнского молока ребятенок, допущенный к гребле потехи ради… Короток был этот взгляд через плечо, но Мечник успел заметить, что исполненные недоумения Векшины глаза вмиг потеплели: небось причина неловкости Кудеслава ясней ясного распознавалась по его же лицу. И пускай. Что ж тут поделаешь, если могучий воин впрямь чувствует себя дуреющим от восторга щенком? Не твоя ли в этом вина, ты, взбалмошная ильменская белка? Не ты ли навязалась к нему в спутницы, не сама ли ты забралась на нос челнока, решив всю дорогу дразнить спутника собою? На себя теперь и пеняй, потому что ему, спутнику, вовсе не хочется грести, не хочется торопиться туда, где в нем надобность и где он обещал быть еще до светлой поры. Тебя ему хочется, только он боится, что ты примешь его за подобие прежних твоих владетелей… Нет, уж лучше горлом на собственный меч.

Кудеслав встряхнулся и ловчей перехватил весельную рукоять.

Впрямь ведь ждут, и путь еще долог, а рассвет совсем уже недалек… Придется-таки подставлять лоб под Белоконевы щелчки. И хорошо, — может, хоть толику дури вышибет из твоей головы могучий старик. Это ж лишь несколькими десятками дней раньше подумал бы кто (да хоть бы и ты сам!), что Мечник Кудеслав способен до полной потери памяти одуреть, глядя на бабью спину…

Но, говоря по чести, одуреть-то есть от чего. Дивный стан у нее, редкостный. И хорошо, что бедра столь широки, — рожать будет легко да обильно… Ладно уж, первого пусть волхву, но остальных… Да ты, леший тебя сожри, грести будешь сегодня?! Посмотрел бы кто, как у тебя челн хвостом вертит — словно блудливая шавка перед кобелем! И как только Векша терпит? Гребет за двоих, а ты ей мало что не помощь — помеха!

В два-три весельных взмаха Кудеслав выровнял челн; попросил виновато:

— Не серчай…

— За оберег-то? Боги с тобой, я же понимаю!

— Да нет, — Мечник вздохнул, — за греблю. Может, местами поменяемся?

Снова взгляд через плечо — теплый, ласковый, но в огромных Векшиных глазах неожиданно примерещился Мечнику влажный блик. Предутренний свет шалит? Или из-под весла ей в лицо брызнуло? Да вряд ли — при этакой-то ладной гребле…

— Ты не очень торопишься? — спросила Векша спустя пару мгновений. — Меняться местами — это ведь все равно придется к берегу… Вон по левой руке утес, видишь? Давай там дождемся рассвета.

Кудеслав согласился. Скоро, уже очень скоро должен был выбраться на небо Хорсов пресветлый лик; надежды поспеть на мыс-коготь к условленной с Белоконем поре уже не осталось…

Зато появилась другая надежда.

Вернее, догадка: для чего бы это Векше могла понадобиться остановка?

Нет, все-таки надежда, а не догадка; причем надежда почти что наверняка несбыточная — он сам это понимал, но…

Но согласился.

Утес (правильнее сказать, валун — огромный, подточенный речными волнами) придавил собою узкую полоску ила, отделившую от воды непролазные заросли ивняка. Выпрыгнув из челна, Векша со всех сторон обошла эту глыбу, похожую на непомерной величины гриб-головач, — даже в воду по колено залезла, чтобы и от реки осмотреть ноздреватый, поросший лишайниками и мхом камень. Именно со стороны реки хранильникова купленница обнаружила то, что, похоже, искала.