Для Грэйса и его ящиков поставили палатку. Он помогал актерам и одеваться. По совету Симэна он нашел ассистентку — невысокую круглолицую еврейку. У нее был небольшой опыт работы в европейском салоне красоты в «Шепардз». Она оказалась умелой, хотя и неприветливой. Говорила она только на иврите, арабском и немного на французском, так что с большинством из нас почти не общалась. К счастью, Грэйс, как выяснилось, знал и французский, и иврит, и даже, казалось, несколько слов на арабском. Мои опасения, уже заслоненные событиями прошлой ночи, были позабыты почти полностью: я видел, что мы создали эффективную команду, способную работать в духе товарищества, который обеспечивает наибольшую результативность и наилучшие художественные достижения.

Я, Эсме и Малкольм Квелч были не нужны на площадке, по крайней мере в ближайшие полчаса, пока Симэн читал сценарий и устанавливал свет и камеры; мы решили прогуляться у основания пирамиды. Квелч, привыкший к детям и старикам, которые непрерывно попрошайничали, размахивал в разные стороны своей ротанговой тростью; на его лице застыла тонкая насмешливая улыбка, точно он дразнил опасных собак. Каир был невидим, и единственными зданиями в поле зрения остались немногочисленные хижины, а единственным движением — медленная поступь верблюдов, катавших туристов. Вдалеке поднимались внушительные стены отеля «Мена-палас», массивного здания, которое Квелч назвал произведением «швейцарско-египетского» стиля. Проводники теперь именовали его охотничьим домиком предков короля Фуада[407].

— Мой дорогой друг, эти люди платят за романтику, а не за истину. Полагаю, нужно давать клиенту то, чего он хочет. Я пытаюсь приобщить их к подлинной истории Египта, но они просто отказываются слушать. Некоторые по-настоящему выходят из себя. На меня в любое время могут наброситься из-за упоминания какой-нибудь совершенно обычной детали. Хотите подняться наверх? Эти парни вам подсобят. — Он взмахнул тростью, указывая в сторону нескольких местных.

Мужчины усмехнулись и ткнули пальцами вверх; по наклонным стенам удивительного здания можно было подняться до самой вершины, потому что неровные камни прилегали друг к другу неплотно. Я увидел, как нескольких туристов тянули или подталкивали мускулистые феллахи. Я оказался не совсем готов к такому смешению скучной обыденности и монументального великолепия, впечатление от которого не могли ослабить даже толпы туристов и феллахов, скопления повозок, ослов и рикш. Пока сотня «брауни»[408] щелкала и запечатлевала сотню одинаковых воспоминаний, Малкольм Квелч сделал паузу, чтобы понаблюдать за немецкой группой; туристы как раз забирались на верблюдов, намереваясь объехать вокруг сфинкса.

— Как вы думаете, границы их мира расширятся? Или только станут шире задниц, которые и так слишком велики? — размышлял он вслух. — И они отправятся домой, убежденные в справедливости своего конформизма и ксенофобии? Нам угрожает опасность: мир становится все более открытым и более доступным во всем значительном разнообразии — и нужно бояться узости и замкнутости, бояться упрощенных представлений, которые мы, словно иммигранты-евреи, словно американские пилигримы, рискуем поставить как преграду на пути неконтролируемого притока новых сведений. Изумленные люди, наученные управлять Вселенной, должны сначала пробудить страх перед «внешним миром» в своих семьях, а потом очертить границы Вселенной, продемонстрировав, что они могут ее подчинить, создать систему ценностей только для того, чтобы утвердить свою власть над единственными существами, которыми они действительно способны править, — женами и детьми. Это, конечно, основа понимания ислама. Вот почему араб никогда не пойдет по пути прогресса по собственной инициативе. Он создал целую религию на основе оригинальных принципов, которые делают его идеальным слугой более могущественных государств и народов. Он всегда чей-то раб. Для того он и был воспитан. И предлагать ему иное — самое настоящее преступление. Ради чего устроены так называемые свободные египетские выборы? Эти египтяне требуют прав, которые британцы заслужили после многовековых испытаний. Если бы британцы сюда не явились, арабы вообще могли никогда не узнать такого понятия, как «свобода»! Они глумятся над нами, называют нас коррумпированными, говорят нам, что мы — жестокие завоеватели. А ведь именно мы принесли им европейское просвещение! Но способно ли оно породить просвещение арабское? Сомневаюсь. Их религия основана на невежестве и служит тьме. Никакого просвещения в исламе появиться не может. Это тупик. Здешние парни должны в итоге сделать выбор между бесконечной бедностью и неграмотностью, гордой, возвышенной бесчувственностью и если и не христианством, то по крайней мере некой формой светского гуманизма. То или иное — возможно, и то и другое — освободит их. Solve vincia reis, profer lumen caecis[409]. — Он сделал паузу, как будто стараясь скрыть что-то, чего сам не одобрял. — Я, к сожалению, унаследовал от дедушки легкий мессианизм. Мой отец, с другой стороны, в целом более мягкий человек, действительно не готовил нас к реальности. Пламень и сера дедушки Квелча имеют больше отношения к подлинным превратностям жизни, вы так не думаете?

Он отвел нас с Эсме в сторону, за гигантский угол пирамиды; мы скрылись от съемочной группы, от потных бюргеров и домохозяек, успешных торговцев из Бронкса и скотоводов из Бразоса, вдов и докторов из Дижона и Делфта, скучавших детей и восторженных дев, заносивших синие строки в блокнотики размером с ладонь. Когда мы рассматривали бесплодные просторы Западной пустыни, мне пришло в голову, что мы могли оказаться на опустошенном Марсе и дивиться величественным монументам расы гигантов. Быть может, эти красивые, необычные фараоны и их царицы явились на космических кораблях с умирающей планеты? Такие идеи теперь стали основой дешевых фантастических романов и бессмысленных попыток доказать не только то, что нами когда-то управлял добродетельный народ со звезд, но и то, что Земля на самом деле плоская. Я бывал на таких встречах в Черч-холле. Миссис Корнелиус очень интересовали их телепатические представления, да и я, должен признать, всегда относился к теме непредвзято. У нее в запасе было несколько историй о, как она их называла, «экстрасенсорных фенах-оменах». Так же как и мне, ей не удалось пробудить в ком-то интерес к своим идеям. Она говорила, что пыталась «всутшить это тупым ублюдкам с Би-би-си, но они тшертовски заняты, делая свою мешанину из траха и выпивки, и им некогда подумать о правде жизни». Я ей объяснял: они верили, будто четко определили и приняли действительность, поэтому все выходящее за пределы этих определений оказывалось там нереальным. У меня возникли те же затруднения с журналом «Тит-битс»[410]. Человек оттуда взял у меня интервью о моих теориях, а затем ушел и напечатал материал, в котором самые серьезные вещи подверглись унизительному осмеянию. Все они превращают в фарс то, чего не понимают, — лишь бы не видеть реальности. Даже мой портрет изменили. Заголовок меня тоже не порадовал: «Тайны сфинкса раскрывает безумный ученый Макс». Такие люди не уважают ни себя, ни других. Я сказал бы им: «Ihtarim Nafsak!»[411] Да, бедуины еще знают это. Истинных мужчин ценят не за богатство, а за уважение, которое они вызывают у равных, и за восхищенный страх, что они внушают врагам. Никто не может уважать или бояться этих крыс из сточной канавы Флит-стрит[412]. Я говорил миссис Корнелиус, что она не должна унижаться до их уровня.