Они хранили молчание до тех пор, пока наконец доктор Мингониус не решил, что девушке ничто не угрожает, и не помог ей встать – сначала на колени, а потом и на ноги. Он испытал огромное облегчение, когда увидел, что она может идти, или по крайней мере, ковылять с его помощью. Когда они вернулись в замок, в его покои, врач приказал экономке Вере вымыть Маркету и одеть ее в какие-нибудь из своих одежд.

Переговорив со стражниками, доктор взял с них клятву – они будут молчать о случившемся. Меньше всего Мингониус хотел, чтобы обо всем прознал священник. Стражники, в свою очередь, были столь напуганы тем, что на них могут возложить вину за произошедшее с Маркетой, что с радостью пообещали держать рот на замке.

– Мы должны внушить ему мысль, что она мертва, – сказал Томас. – Она и выжила-то лишь по Божьей милости…

* * *

Было два часа ночи, когда к замку подъехала карета. Лошади с безумными глазами храпели, с похрапыванием выпуская из ноздрей на холодный воздух большие клубы белого пара, и нетерпеливо били копытами, спеша поскорее умчаться прочь. Багаж спешно побросали на задки кареты, и двое стражников вынесли Маркету. Доктор Мингониус и Вера помогли усадить девушку на обитое бархатом сиденье.

Дорога оказалась заснеженной и изрытой колеями. Экипаж трясло и бросало из стороны в сторону, из-за чего ехавшие в нем люди наталкивались друг на друга, словно кости в руке игрока.

У избитой Юлием Маркеты все лицо было в синяках и резаных ранах, которые то пульсировали, то немели, но вскоре она уже не чувствовала ничего, кроме глубокой ноющей боли в голове.

Доктор дал ей обезболивающее, и девушка, несмотря на жесткий, раздражающий ход кареты, уснула.

Когда она снова открыла глаза, сквозь шторы кареты уже пробивался солнечный свет. Маркета увидела замерзшие пруды Рожмберков, где в глубокой холодной воде дремали жирные карпы. Скоро их станут собирать для рождественского пиршества и продавать по всей Богемии – едва ли хоть один истинный христианин откажется отведать белой плоти этой рыбы в честь святого дня.

Веки девушки потяжелели после сна, а лицо пульсировало в барабанном ритме. Врач, увидев, что она проснулась, придвинулся поближе. Его пальцы прошлись по резаным ранам, которые он зашил перед отбытием из Рожмберкского замка. К тому моменту они уже начали морщиниться и протекать, но работа была проделана твердой рукой, и Мингониус полагал, что с Божьей помощью кожа стянется и ранки заживут.

Он мягко улыбнулся дочери цирюльника.

– Мы остановимся в Ческе-Будеёвице. Там есть небольшой постоялый двор, чистый и простой. Я выслал вперед всадника, чтобы предупредить хозяина о нашем приезде. Его жена – прекрасная повариха.

Затем Томас посмотрел на свою новую пациентку с некоторой озабоченностью.

– Ты ведь любишь форель, Маркета? Свежую, прямо из ручья?

Девушка попыталась улыбнуться, но когда кожа на ее лице натянулась, поморщилась.

– Для того, чтобы они зажили, нужно время, Маркета. Вера о тебе позаботится, – заверил ее медик.

Экономка улыбнулась и нежно похлопала ее по руке.

– Тебе пришлось через столько пройти в этой ужасной деревушке!

Интересно, многое ли ей известно, подумала Маркета, все еще не способная мыслить здраво и ясно. Женщина посмотрела на нее с опаской, но в ее голубых глазах сияла доброта.

– В Праге тебе понравится. Другого такого города нет на всем свете. Вот увидишь! – Вера легонько сжала ее руку. – Это мир философии, медицины и науки. – Она украдкой взглянула на доктора Мингониуса. – В нем живут самые лучшие художники, астрономы и поэты. Сама убедишься. Тебе никогда больше не захочется вернуться в Чески-Крумлов!

Томас приложил палец к губам.

– Довольно, слечна. Маркета слишком слаба, чтобы ехать в Прагу прямо сейчас. Пока сойдет и Ческе-Будеёвице.

Огорченная, Вера пригладила влажные, покрывшиеся кровавой коркой волосы раненой.

Маркета закрыла глаза, чтобы хоть как-то приглушить боль. Когда она снова проснулась, карета въезжала в городок Ческе-Будеёвице, и день близился к завершению. С того момента, как, затворив за собой тяжелую деревянную дверь, она вошла в комнату безумца, прошло чуть менее суток.

Глаза так распухли, что почти закрылись, но, не желая упускать возможности увидеть Ческе-Будеёвице, Маркета – пусть и морщась от боли – раз за разом открывала их ровно настолько, чтобы бросить в этот небольшой просвет мимолетный взгляд. До сих пор ей не доводилось бывать ни в каких других городах, кроме Чески-Крумлова, так что Ческе-Будеёвице казался иным миром, полным движения и жизни.

Карета остановилась на главной площади, красочной, как и в родном городе девушки, но значительно превосходящей крумловскую по размерам. Плотно примыкающие один к другому дома с остроконечными крышами ограничивали ее со всех сторон. На площади было полно людей – мальчишек, таскавших ведра с водой из протекавшей неподалеку реки, цыган, продававших пеньковые сумки и бочки соли богатым чужеземцам в дорогих одеждах, мужчин, управлявших длинными повозками, забитыми пивными бочками… В рыночных рядах мужчины и женщины торговали пронзительно кудахтавшими курами, корнеплодами и поношенными шерстяными вещами. Снег, плотно утрамбованный сотнями ног, давно уже превратился в широкую серую полосу льда.

От спин запряженной в экипаж тройки лошадей, похрапывавших на булыжной мостовой, поднимался пар – чтобы попасть в Ческе-Будеёвице до темноты, их пришлось гнать несколько часов кряду.

Вера и доктор помогли Маркете выйти из кареты, передав девушку в сильные руки хозяина постоялого двора и кучера.

– Она в плохом состоянии, – сказал владелец гостиницы. По-немецки он говорил бегло – по всей видимости, именно этот язык, а не чешский, был его родным. – Моя жена присмотрит за ней, если пожелаете.

– Спасибо за доброту, – сказал Томас. – Фройляйн Вера сама о ней позаботится и будет спать рядом.

Все еще крайне слабая, Маркета с признательностью приняла помощь двух мужчин, которые помогли ей доковылять до теплого помещения. В главном зале, где за длинными столами ужинали постояльцы, потрескивал в камине огонь. От дрожжевого аромата прекрасного пива и одного лишь вида жарящегося на огне мяса у девушки заурчало в животе – она ничего не ела уже почти двое суток.

Увидев ее лицо, жена трактирщика вскрикнула, но тут же прикрыла рот рукой. Перестав разливать пиво по кружкам, она отставила в сторону кувшин и вытерла руки о передник.

– Боже, да что же это с нею такое?! – спросила она. – Несчастный случай? Или это ее кто-то ножом?..

Маркета застонала и дотронулась до своего распухшего, побитого лица – неужели она действительно выглядит так ужасно?

– Ты задаешь слишком много вопросов, женщина, – проворчал хозяин гостиницы и подхватил девушку из Чески-Крумлова на руки одним могучим движением, словно жених, уносящий невесту в спальню.