нападение, переложил всю ответственность за то, что произошло, на американского президента, который под видом пассажирского самолета заслал в советское воздушное пространство шпионский. Тема эта с большим энтузиазмом была подхвачена западными журналистами и обмусолена ими настолько, что избавляет нас от необходимости ею заниматься вовсе. Безоглядно резкое, абсурдное это обвинение сжигало все мосты для нормализации отношений с Западом и окончательно уничтожало образ миротворца, усмирителя мировых конфликтов и сторонника разоружения, который Андропов в тактических целях так упорно навязывал человечеству. Так доктор Джеккил окончательно превратился в мистера Хайда.

История эта однако не расшатала, а скорее укрепила авторитет Андропова внутри страны — не только среди его военно-полицейской опричнины, но и среди имперского народа, который за многие столетия полурабского существования привык принимать милосердие за слабость, садизм и варварство за силу, а страх за уважение. Страдания, выпавшие на долю этого народа, ожесточили его и сделали безжалостным к другим народам; моральные ценности, вдохновляющие западную цивилизацию, ему неизвестны и невнятны. Стоит ли тогда удивляться, как это делали западные журналисты в Москве, той единодушной поддержке, которую вызвала у плебса советская военная акция против гражданского самолета?

Известный французский путешественник прошлого столетия маркиз де Кюстин сравнил Россию Николая I с военным лагерем, однако дабы результативно функционировать в качестве империи, ей необходимо быть также и полицейским застенком. Парадоксальным образом враги империи, реальные и воображаемые, — источник ее отрицательного вдохновения, обоснование для политической, полицейской и военной консолидации. Страх империи перед распадом и привел к власти Андропова с его разветвленным аппаратом принуждения и разработанными методами насилия. И имперский народ, преследуемый этим страхом, приветствовал снижение его уровня, которое произошло благодаря увеличению функций государства за счет уменьшения и без того куцых гражданских прав человека в Советском Союзе.

Так что, если Андропов искал народной популярности, он ее нашел. А благодаря тому, что его правление неожиданно оборвалось всего 15 месяцев спустя после своего начала, Андропов, подобно президенту Кеннеди в США, превратился в России из реальности в миф: с учетом, конечно, различных политических вкусов американского и русского народов.

Другой вопрос, нуждался ли Андропов в народной поддержке или мог спокойно без нее обойтись: народ в этой стране лишен права голоса — он политически безмолвствует, даже когда осмеливается высказать свою точку зрения. Если Андропов и был заинтересован в народном о себе мнении, то скорее по политическому честолюбию, чем по политической нужде.

Уже со смертного одра предъявил он Америке ультиматум и сдержал свое слово: покинул стол переговоров в Женеве о ракетах среднего радиуса после того как США стали размещать в Европе Першинг II.

В самой Советском Союзе он развернул невиданных масштабов кампанию против Америки и лично против президента США — с огромными уличными демонстрациями, заводскими митингами, телевизионными шоу. А под самый конец, уже незадолго до смерти Андропова, антиамериканская риторика достигла истерического уровня, и советские газеты начали сравнивать Рейгана непосредственно с Гитлером. Было что-то в этой кампании от комплекса неполноценности, от беспомощности, была обида — и за свою страну, которая так безнадежно отстала от Америки, и за себя лично, физически немощного по сравнению со старшим по возрасту Рейганом. Антиамериканская риторика — это все, что Андропову теперь оставалось.

Из Кунцева, где со времен Сталина была расположена загородная резиденция кремлевских вождей, по центральной, незагруженной, так называемой “зеленой" части Калининского проспекта на полной скорости стал проноситься по утрам правительственный кортеж с освещенными фарами и усиленной охраной по бокам, спереди и сзади, и исчезал в воротах Кремля. Ровно в 5.30 вечера он появлялся оттуда снова и, сигналя и крутя разноцветными лампочками, мчался обратно в Кунцево, причем милиция останавливала все движение, а прохожие пытались отгадать, в какой из машин сидит Андропов. Скорее всего — в том черном лимузине с занавешенными окнами, который находился ровно посередине автоколонны. Так во всяком случае решили западные журналисты и на время успокоили мировое любопытство. Только на время, потому что все вскоре догадались, что это мистификация. Ее авторство несомненно принадлежало самому Андропову.

А перед открытием торжественного вечера в Кремлевском Дворце Съездов, посвященного годовщине большевистской революции, один из распорядителей с красной повязкой на рукаве и сияющей улыбкой на лице радостно и вполне искренне заверил иностранных гостей, что Андропов непременно на этот раз будет. Но вот дружной стайкой появились члены Политбюро, а Андропова между ними снова не оказалось. И здесь произошло нечто во всей кремлевской истории невиданное: члены Политбюро заняли свои места в президиуме, оставив в самом центре пустое кресло, многозначительный символ незримого, но грозного присутствия Андропова среди них. Это кресло определило зловещую атмосферу революционных торжеств 1983 года, которые больше походили на похороны. Тревожнее всех чувствовали себя члены Политбюро, разместившиеся по обе стороны от этого пустого кресла “в ожидании Годо". Было очевидно, что никто из них до самого конца вечера не знал, появится Андропов или нет.

Андропов успел еще один раз повторить свой фокус с креслом: 28 декабря, на сессии Верховного Совета. Самый престарелый член Политбюро, тогда 78-летний, похожий на труп, премьер Николай Тихонов, уже в силу своего почтенного возраста с трудом соображающий, что вокруг него происходит, а тем более неспособный усвоить новые кремлевские правила, по ошибке чуть было не сел в кресло Андропова, но вовремя остановленный своими более сообразительными коллегами по Политбюро сразу же пересел на соседнее место, с которого в течение всего заседания нет-нет да поглядывал с нескрываемым ужасом на кресло, в котором сидел невидимый вождь: “персона секретная, фигуры не имеет", как сказано в одной русской фантасмагорической повести.

В конце концов, если по Эльсинору свободно разгуливал призрак отца Гамлета, то почему не разгуливать по Кремлю призраку его таинственного хозяина, коли сам он уже был не способен к подобным передвижениям?

Насколько члены Политбюро были осведомлены о делах в Кунцево, свидетельствует хотя бы то, как они распределяли свое расписание в последние дни жизни Андропова.

За день до его смерти “Правда" сообщала, что Гейдар Алиев собирается в ближайшие дни отправиться с кратким рабочим визитом в Сирию. На следующий, роковой для Андропова день, та же самая “Правда" информировала своих читателей о заседании комиссии Политбюро по реформе образования, причем в этом заседании участвовали сразу же четыре члена Политбюро, из которых два стали шестым и седьмым советскими лидерами: Константин Черненко и Михаил Горбачев. Если хотя бы одному из них было известно, что Андропов умирает, заседание было бы непременно отложено, либо в нем приняли бы участие партократы чином пониже.

Да что члены Политбюро,