Между тем в оккупированной столице вспыхнуло стихийное восстание. В кровопролитных уличных боях впервые принял участие вместе с отрядом добровольцев зарайский воевода Дмитрий Пожарский, при этом его тяжело ранили. Чтобы справиться с народным гневом, поляки подожгли Москву в разных местах, и город выгорел почти так же, как спустя двести лет при нашествии Наполеона. К осени 1611 года все казалось безвозвратно потерянным. После двухлетней осады пал Смоленск, поляки прочно засели в Кремле и ждали приезда избранного на русский трон Владислава. Его отец – король Сигизмунд – вообще уже считал Россию затрапезной провинцией Польши. Шведы прочно закрепились на северо-западных территориях, активно готовясь помериться силами с удачливыми польскими панами.

В безвыходной ситуации и обстановке всеобщего уныния не потеряла присутствия духа только Православная церковь. Патриарх Гермоген, сам находившийся под стражей у поляков, тайно передавал из Кремля с надежными людьми грамотки с призывами подниматься на борьбу с врагами православной веры и губителями государства Российского. Включились в агитацию против интервентов и другие духовные лица, особенно после смерти патриарха, уморенного голодом в кремлевском застенке. В Троице-Сергиевой лавре переписка и рассылка патриотических воззваний были поставлены «на конвейер». В октябре 1611 года одна такая грамотка попала в Нижний Новгород и была зачитана на городском сходе земским старостой Кузьмой Мининым-Сухоруком. Перед тем ему было ноосферное видение преподобного Сергия Радонежского. Мясник по своей основной профессии и пассионарий по духу, Кузьма Минин обладал необыкновенной силой, умом и организаторскими способностями. Это был настоящий народный самородок и трибун, который пользовался у окружающих большим авторитетом, был способен воодушевить и повести за собой массу людей.

Так в разных городах истерзанной России по инициативе снизу началось формирование второго по счету народного ополчения. Возглавить войско единодушно предложили популярному в народе князю Пожарскому, лечившемуся после тяжелого ранения неподалеку от Нижнего Новгорода. Кузьма Минин стал его правой рукой. Оба предводителя народного ополчения — Минин и Пожарский — находились на вершине своего пассионарного подъема. Воодушевление вождей передавалось тысячам ополченцев. Наступил великий миг пассионарного пробуждения народа. Неверие, апа­тия, уныние испарились, каждый ощущал в себе небывалые силы и способности к ратным подвигам — как будто мать-земля передавала энергию своим детям. Ситуация заставля­ла действовать решительно и быстро. Ополчение срочно устремилось к Москве, дабы не дать соединиться засевшему в Кремле польскому гарнизону с двигающейся ему на помощь 20 –тысячной армией литовского гетмана Ходкевича, на треть состоявшей из запорожских казаков. В кровопролитных боях за Москву в августе 1612 года армия Ходкевича была наголову разбита. В уличных боях сражаться иногда приходилось за каждый дом, точнее — за то, что от него осталось: после прошлогоднего пожара, устроенного поляками, столица практически не восстанавливалась. Тогда же, в ходе уличных схваток, произошло примирение и объединение ополченцев с казацкими отрядами князя Трубецкого, действовавшего до этого автономно (их основу составляли донцы, не пожелавшие оставаться под началом предателя Заруцкого).

После разгрома армии Ходкевича и захвата обоза с провиантом для осажденных в Кремле поляков патриотические силы осадили центр столицы и 22 октября 1612 года вытеснили польские войска из Китай-города. Первое, что увидели ополченцы, – огромные котлы, в которых варилось человеческое мясо: польский гарнизон погибал от голода и дошел до людоедства. Вскоре поляки вынуждены были подписать договор о капитуляции, покинуть Кремль и сдаться на милость победителей. Милость оказалась весьма условной.

Россия была спасена — не боярами, не царем и не иноземным королевичем, а самим народом. Летописцы показали, что в дни трагических испытаний народ способен сам решить свою судьбу — при условии, что пассионарный подъем и вектор его устремлений совпадут с вектором сил и энергетикой, закономерности которых продиктованы ноосферным полем Земли, Солнца и всего Космоса. Однако инертная и даже энергетически насыщенная масса ничто без вождя. И в случае необходимости (особенно когда речь идет о выживании нации) вождь-пассионарий самозарождается в народной гуще. Смутное время породило несколько таких вождей. Некоторые из них погибли в самом начале предназначенного им судьбой тернистого пути (Михаил Скопин-Шуйский и Прокопий Ляпунов). Некоторые же сумели выстоять до конца и преодолеть все препятствия на многотрудном пути выпавших им испытаний. Двум из них — вечная слава и благодарность спасенной отчизны. Их имена высечены на символическом двухфигурном памятнике, украшающем ныне главную площадь Москвы: «Гражданину Минину и князю Пожарскому — благодарная Россия».

Смутное время, как известно, завершилось избранием на трон юного царя Михаила Федоровича и воцарением династии Романовых. Можно ли их считать пассионарными личностями? Очень избирательно! Казалось бы, никаких сомнений не должна вызывать гигантская фигура Петра I. Но у Л. Н. Гумилёва на сей счет иная точка зрения: он считает преобразователя России не пассионарной, а просто волевой, целеустремленной личностью. Гумилёв полагал, во время путешествия в Европу на Петра произвела неизгладимое впечатление жизнь в Голландии. Именно здесь молодого царя захватили великие преобразовательные планы: сделать из России такую же «цивилизованную» державу, построить такой же морской флот и развить коммерцию. Правда, для воплощения царской мечты надо было воевать со Швецией за выход к Балтийскому морю, но это считалось задачей своевременной и благородной.

С этнологической точки зрения, возникновение петровкой мечты вполне естественно. Петр, как и его соратники, принадлежал своему этносу, переживавшему в XVII веке максимум пассионарности — акматическую фазу, малоблагоприятную для жизни простых людей, насыщенную конфликтами и всяческими безобразиями. Человеку, видевшему ребенком кровавые стрелецкие расправы, слышавшему ожесточенные споры о вере, вынужденному постоянно бороться за свою жизнь в дворцовых интригах, тихая, спокойная жизнь Голландии, находившейся в инерционной фазе, действительно должна была показаться сказкой. Стремление Петра подражать голландцам, пишет Гумилёв, напоминает поступок пятилетней девочки, надевающей мамину шляпку и красящей губы, чтобы быть похожей на свою любимую маму. Но как шляпка и помада не делают ребенка взрослой женщиной, так и заимствование европейских нравов не могло сменить фазы русского этногенеза.

По Гумилёву, пассионарную доминанту в эпоху Петровских реформ обеспечил не сам царь, а его окружение. Он называет ряд имен «птенцов гнезда Петрова» — Меншикова, Ромодановского, Кикина. Но уже на них сказалось снижение общего уровня пассионарности. Новые люди, пришедшие с Петром к управлению страной, почти все оказались карьеристы и казнокрады. Взятки, коррупция достигли при «преобразователе» такого размаха, какого в XVII веке бояре и представить себе не могли. Достаточно вспомнить любимца Петра, талантливого полководца Александра Меншикова. При строительстве новой столицы — Санкт-Петербурга — роскошное здание Двенадцати коллегий, которое должно было украшать набережную Невы, оказалось повернутым к реке торцом только потому, что петербургский генерал-губернатор Меншиков решил на месте правительственного здания выстроить себе дворец. Деньги на строительство, конечно, изымались из казны.