– В тюрьму? – с неприязнью спросил Кольцов.

– Бараки на мыловаренном возле тюрьмы под тюрьму приспособили, – скаламбурил Дудицкий и, напрасно подождав, чтобы оценили его остроумие, продолжил: – Ничего, справляемся. А это кто с вами? – Он посмотрел на Юру.

– Сын полковника Львова.

– Что вы говорите! – Поручик опустил руку на плечо Юры: – Мы с твоим отцом из банды вместе вырвались…

Но Юра уже не слушал Дудицкого, он почувствовал, как из шеренги арестованных его ожег чей-то мимолетный взгляд. Он поискал глазами и… сразу же увидел Семена Алексеевича. Красильников брел в последней шеренге, но больше не оглянулся.

А Юра не мог оторвать взгляда от спины Семена Алексеевича, где сквозь порванную рубашку проглядывала окровавленная повязка.

– Вы о генерале Владимове что-нибудь слышали? – спросил у Кольцова Дудицкий. Ему очень хотелось показать этому штабному офицеру, что и он, Дудицкий, тоже вершит большими делами.

– Что-то припоминаю. Он, кажется, перешел к красным, – с непринужденной снисходительностью то ли к этому незадачливому генералу, перешедшему к красным, то ли к Дудицкому ответил Кольцов.

– У меня сидит, под страшным секретом смею доложить вам, – радовался невесть чему поручик. – А у красных он, верно, бригадой командовал… Заходите, покажу!..

– Благодарю! – ответил Кольцов. И было непонятно, какой смысл он вложил в это «благодарю».

Откозыряв, Дудицкий быстро пошел вслед за колонной пленных.

Кольцов взглянул на мальчика и сразу заметил перемену, происшедшую в нем. Юра растерянно щурился и был похож на взъерошенного, загнанного в клетку воробья.

– Что случилось, Юра? – Кольцов посмотрел в ту сторону, где затихал тяжелый шаг арестованных и еще клубилась жесткая, сухая пыль. – Ты что, знакомого увидел?

– Д-да… нет… нет… – запнулся вдруг Юра, воспаленно прикидывая в уме: сказать или не сказать правду? Но так и не решился, подумав, что это может повредить Семену Алексеевичу – ведь он чекист, – и начал долго и сбивчиво объяснять Кольцову, что в колонне пленных он увидел человека, очень похожего на садовника из их имения. И тут же поспешил уверить Кольцова, что, конечно, это был не он, а просто очень похожий человек.

Кольцов, спрятав потеплевший взгляд, равнодушно бросил:

– Бывает…

И они тронулись дальше.

Жизнь в штабе Добровольческой армии была на удивление размеренной, даже спокойной. Лишь здесь, в аппаратной, чувствовался нервный и напряженный ритм. Телеграфные аппараты бесстрастно сообщали о падении городов, о смерти военачальников, о предательствах и подвигах.

Стоя возле телеграфиста, Ковалевский нетерпеливо ждал. И смотрел на узкую ленту, которая ползла и ползла из аппарата.

Наконец усталый телеграфист поднял на Ковалевского красные от бессонницы глаза:

– Генерал Бредов у провода, ваше превосходительство.

Командующий взял ленту, начал медленно ее читать: «На Киевском направлении встречаю сильное сопротивление противника. Несу большие потери. Прошу разрешить перегруппировку. Надеюсь на пополнение. Бредов».

Дочитав до конца, Ковалевский на минуту задумался, затем сухо продиктовал:

– Генералу Бредову.

Забегали по клавишам аппарата пальцы телеграфиста.

– Перегруппировку разрешаю… – Замолк на мгновение.

Телеграфист тоже застыл, ожидая.

Видимо, и там, на другом конце провода, напряженно ждали, что ответит командующий. Пополнение было Бредову крайне необходимо. Ковалевский это хорошо знал. Он вздохнул, продолжил:

– …На пополнение пока не рассчитывайте… – и пошел из аппаратной.

Двигаясь между столами шифровальщиков, Ковалевский бормотал себе под нос: – «Пополнение»… «Пополнение»… Всем нужно пополнение… – Однако для себя он уже решил, что усилит корпус Бредова резервной дивизией генерала Рождественского, 51‑м Дунайским полком и двумя отдельными пластунскими батальонами. Кроме того, он просил у Деникина перебросить на помощь Бредову тяжелый гаубичный полк, который уже вышел и сейчас находится на марше. Но обещать Бредову все это заранее он не стал – генерал перестанет рассчитывать на свои силы и будет ждать пополнения. А Ковалевскому было сейчас крайне необходимо, чтобы большевики каждодневно испытывали на себе неумолимую мощь Добровольческой армии.

Пройдя по коридорам, Ковалевский вошел в свою приемную. Увидев Кольцова, перевел взгляд на угрюмого, притихшего Юру, спросил:

– Что, лейб-гвардия, нос повесил? А?

– Н-нет… Ничего… – Мальчик не был настроен на разговор.

– У меня тоже на душе… не очень, – понимающе сказал генерал, не стесняясь своей беспомощности. – Бывает.

Кольцов поднял на Ковалевского глаза:

– Ваше превосходительство, в городе видел афишу. Заезжая труппа оперу дает. Может, распорядиться?

Ковалевский помедлил:

– А что, пожалуй… Сколько времени не удавалось. – И, оживившись, добавил: – И мрачного Юрия с собой возьмем.

– Слушаюсь! – Кольцов взялся за телефонную трубку, чтобы предупредить градоначальника: губернаторскую ложу сегодня не занимать.

– И вот что, Павел Андреевич! – вспомнил Ковалевский. – Пригласите от моего имени Татьяну Николаевну. Полковник Щукин все еще не вернулся – что ей в одиночестве дома сидеть!

– Непременно, Владимир Зенонович! – ответил Кольцов.

Командующий прошел к себе в кабинет, а Павел, по забывчивости держа руку на телефонной трубке, задумался. Только что он испытал радость при мысли, что сейчас услышит Танин голос, а позже и увидит ее. И тут же на смену радости пришло сомнение: имеет ли он право на эту любовь? На любовь, у которой нет и не может быть будущего.

После той первой встречи в приемной он почувствовал влечение к этой своеобразной девушке. Дважды он мимолетно видел ее, и оба раза чувство тревоги одолевало его: происходило что-то ненужное ему, способное помешать его делу. Он понимал это. Но и выбросить Таню из своего сердца, не думать о ней он уже не мог. Она жила в нем, рождая попеременно то чувство радости, то острое недовольство собой и тягостную тревогу.

* * *

…В зале медленно пригасал свет, на ряды зрителей волнами – одна другой темнее – наплывала полутьма, высветился занавес, забился в углы залы осторожный шепот опоздавших.

В губернаторской ложе в первом ряду усаживались Ковалевский, Таня и Юра. Сзади с видом добровольного пажа встал Кольцов.

Таня подняла на него глаза, обмахнулась веером, словно отгоняя от себя любопытные взгляды, устремленные на нее из офицерских рядов, и слабо приказала: