Рассматривая свои домашние дела более отвлеченно, Андрей определял их как находящиеся «вне дома» и имеющие общественную значимость. Равным образом, если «дом» включает внешние границы их имений, то область деятельности хозяйки располагалась «внутри дома», а потому Андрей мог продолжать использовать многие элементы дискурса отдельных сфер деятельности даже в контексте, отличавшемся от того, в котором эта идеология возникла[629]. Интеллектуальный труд Андрея поднимал престиж рода и имел культурную ценность: тем самым отец семейства вносил свой вклад в поддержание статуса семьи. Обучение детей было необходимым условием их будущего процветания, и его значение лишь росло в те годы, когда расширялись возможности получить образование и приближалось освобождение крестьян. Воспитание было серьезной и ответственной работой, к выполнению которой Андрей был прекрасно подготовлен. Тот факт, что в западноевропейской художественной и дидактической литературе, которую читали Чихачёвы, оно обычно считалось женской задачей, оставался незамеченным, поскольку для Андрея интеллектуальные аспекты этой работы были важнее взращивания и вскармливания. Освобождение Натальи от этой части материнских обязанностей (в то время как крепостные избавляли ее от некоторых физических и практических составляющих материнства) позволило ей следить за материальным благополучием множества зависимых лиц.

Андрей начинает последнюю часть своей статьи с мрачного предупреждения читателям о том, что из столиц в деревни проникают коварные влияния, разлагающие нравственные устои молодежи. Он винит в появлении этих влияний родителей, воспитывающих детей в соответствии со светскими, а не нравственными и религиозными ценностями. Эти дети, отмечает он, даже не умеют перекреститься, проходя мимо церкви, и, как следствие, столь же невежественны и в отношении других своих обязанностей перед Богом и людьми. Затем Андрей задает риторический вопрос, имеют ли подобные рассуждения (о разрушительных для нравственности светских ценностях) отношение «к хозяйству»? «Идут, – утверждает он, – как пища к жизни, материалы к зданию, настоящее к будущему». Предлагая решение, он настаивает, что «одно лишь основательное, нравственно-религиозное воспитание с самых ранних дней, и до отлета птенцов из гнезда… способно… укоренять прямую любовь к делу нашего звания». От общей идеи воспитания он переходит к воспитанию барышень, будущих хозяек помещичьих домов, говоря: «И юная супруга, обратясь прежде к должности, чем к увеселениям светской жизни, не устрашится и даже ею не поскучает, убежденно помня, что здесь настоящее поприще ея славы, храм – семья, подвластные – жрецы, кумир – общее благо, фимиам – взаимная любовь»[630].

Здесь мы снова обнаруживаем несколько уже знакомых элементов западной идеологии домашней жизни. Внешний мир – источник деградации (и в особенности – для женщин). Юная девушка, пол которой вынуждает ее принять на себя особую роль и сферу деятельности, должна получить нравственное и религиозное образование, которое привьет ей благочестие, чувство долга и любовь к семье. Семья и в самом деле будет ей «храмом». И опять-таки о материнстве не сказано ни слова. Андрей опасается не только того, что внешний мир отвратит барышень от нравственности и веры, но и того, что они окажутся праздными, спасуют перед своими обязанностями и соблазнятся увеселениями. Воображаемая им абстрактная барышня не может себе позволить исполнять декоративные или даже какие-то особенные материнские функции: на первое место выходят более важные обязанности. Ангел этого дома находит «славу», занимаясь деревенским хозяйством и управлением имением. Хотя семья и была храмом, должность хозяйки – землевладелицы, хлебосолки, управительницы и распорядительницы – была важнее роли матери и жены.

Высказанные Андреем в 1847 году доводы в пользу «важности» роли хозяйки были сформулированы в результате многолетних размышлений и опыта. За пятнадцать лет до написания этой статьи, когда его дочери было два года, Андрей записывает в своем дневнике: «Надлежит вперить девушке какой она должна быть всегда, то есть и в одиночестве и в замужестве: кротость, смирение, доброта, справедливость, чувствительность и сострадание к подвластным и ко всем: вот достоинство ее. А пронырство, хитрости, желание быть над мужем властелином, притворство и тому подобное составляют как собственно ее так и мужа – и всего семейства несчастие»[631]. Этот список добродетелей опять-таки очень знаком любому, кто изучал западноевропейскую идеологию домашней жизни, так же как и список «несчастий» для барышни и ее семьи. Но, как ясно показывает статья, для Андрея назначение этих добродетелей и цена «несчастий» другие. Поскольку юная супруга из его сочинения должна превратиться в первую очередь в хозяйку, ее достоинства или их отсутствие на деле связаны с экономикой сообщества, к которому она принадлежит, прочными, материальными узами. В отличие от западной модели труды матери за пределами семьи – на благо общего хозяйства – важнее частных ролей матери, жены или воспитательницы[632].

В очень личной записи, сделанной на отдельном листе бумаги вскоре после смерти Натальи в 1866 году, Андрей составил поразительно краткий список воспоминаний о жене, в браке с которой он прожил сорок шесть лет. Он озаглавил его «Сколько воспоминаний о незабвенной моей голубушке – старушке старушке радельнице моей»:

В этих воспоминаниях Андрей связывает память о Наталье с домом, представляя ее труды в имении, любовь к детям и заботы о других единым целым. Хотя этот список, возможно, реалистично, хотя и избирательно отражает то, чем Наталья и в самом деле занималась, он совершенно не похож на тот образ, который возникает на страницах ее дневников. В первых двух (а может, и трех) пунктах Андрей подчеркивает ее любовь к сыну, дальше упоминает благотворительность в пользу церкви и вспоминает ее участие в процессе приготовления пищи, а не в решении финансовых вопросов. Даже в этой записи Наталья проявляет любовь и заботу об окружающих, в первую очередь обеспечивая им материальный комфорт, а не демонстрируя чувства или участвуя в процессе воспитания.