Горячие источники, теперь известные как Баньос-дель– Инка, за четыреста с лишним лет почти не изменились. Они по-прежнему играют пузырьками в траве, и исходящие паром лужи сернистой воды покрывают примерно четверть акра. Местные жители в битком набитых автобусах приезжают на отдых сюда, в общественные бани, возведенные на месте палат Атауальпы. Палаты эти, согласно Хересу, состояли из четырех комнат, окружавших дворик с бассейном, куда по трубам поступала горячая и холодная вода. Снаружи имелся еще один бассейн для купания. В оба бассейна вели каменные ступени. «Комната, в которой Атауальпа находился в течение дня, представляла собой сквозное помещение, выходившее с одной стороны в сад, а с другой во двор; рядом находилась комнатка, в которой он спал, с окном, смотревшим во дворик и на бассейны. Стены были оштукатурены красным битумом, который выглядел лучше, чем охра, и очень блестел, и дерево, покрывавшее крышу дома, было того же цвета. Другую комнату образовывали четыре свода, подобные четырем колоколам, объединенные воедино. Эта комната была оштукатурена гипсом, белым как снег. Еще две комнаты – кабинеты. Непосредственно перед дворцом течет река». Это и была та река, возле которой де Сото оставил свой отряд, и она существует и сейчас.

Поскольку Херес должен был многократно видеть Атауальпу, его описание, вероятно, является более точным, чем Сьесы де Леона, которое мы уже цитировали. «Атауальпа был мужчина тридцати лет, приятного вида, несколько коренастый, с тонким лицом, красивым и яростным, и налитыми кровью глазами. Он говорил с большим достоинством, как великий властитель. Он приводил убедительные аргументы и умно рассуждал, и когда испанцам перевели то, что он говорил, они поняли, что это мудрый человек. Он был энергичен; когда же он говорил со своими подданными, он держал себя очень надменно и не выказывал никакого удовольствия». Он был молчалив, однако, когда Эрнандо впервые увидел его у горячих источников. На нем был борла (borla), «который выглядел как шелковая ткань алого цвета, прикрепленная к голове шнурами», и он был преисполнен достоинства – «глаза его были опущены в землю и он ни на кого не смотрел».

Де Сото, по-прежнему верхом, возвышался над ним, и его доспехи тускло поблескивали в холодных лучах высокогорного солнца. По некоторым рассказам, его лошадь так близко придвинулась к Инке, что дыхание из ее ноздрей всколыхнуло бахрому борла. Атауальпа, хотя никогда прежде не видел лошади, не проявил никакого любопытства, напротив, оставаясь абсолютно неподвижным и не произнеся ни слова. Другие описания говорят, что де Сото, заметив естественный интерес Атауальпы к своей лошади, резко развернулся и стал демонстрировать свое великолепное искусство верховой езды, подняв под конец лошадь на дыбы прямо перед Инкой. Согласно этому описанию, Атауальпа приговорил к смерти нескольких своих военачальников, отшатнувшихся при виде этого финального курбета. Какой бы из рассказов ни был верен – а второй из них вполне соответствует горячему темпераменту де Сото, – облаченный в доспехи кабальеро, без сомнения, произвел глубокое впечатление и на самого Инку, и на собравшихся здесь вождей, и возможно, именно эта сцена явилась на следующий день причиной нерешительности Атауальпы.

Когда прибыл Эрнандо, де Сото успел уже передать послание Писарро с предложением Атауальпе посетить испанцев в их лагере. Он получил ответ через одного из орехоне, объявившего, что Атауальпа постится и навестит испанцев на следующий день. Однако когда де Сото представил Эрнандо как брата испанского командующего, Атауальпа нарушил молчание и упрекнул испанцев в том, что те плохо отнеслись к его вождям на реке Чира. Он получил сообщение об этом от местного касика, утверждавшего, что он лично убил троих испанцев и лошадь. Эрнандо с горячностью опроверг это утверждение: «ни он, ни все индейцы этой реки, вместе взятые, не смогли убить ни одного христианина». Некоторое время они пререкались через переводчика. Эрнандо бахвалился, расписывая, что сделают испанцы с врагами Атауальпы. Атауальпа сказал: «Один из вождей отказывается мне повиноваться, мои войска пойдут вместе с вашими, и вы будете воевать с ним». На что Эрнандо быстро возразил: «Десяти христиан верхом на лошадях будет достаточно, чтобы уничтожить его».

Появились женщины с золотыми сосудами, наполненными чичей, затем их послали за сосудами большего размера… Испанцы были ошеломлены традиционным гостеприимством Сьерры. Наконец они уехали, ожидая, что на следующий день Атауальпа нанесет визит в Кахамарку. Херес добавляет: «Его лагерь был расположен у подножия небольшого холма; палатки, сделанные из хлопка, протянулись на лигу, палатка Атауальпы в центре. Все воины стояли у своих палаток с оружием – длинными копьями, воткнутыми в землю. Приблизительно в лагере было больше тридцати тысяч человек».

Хотя Атауальпа сказал, что нанесет визит испанцам на следующий день, королевская процессия в тот день, 16 ноября, в субботу, двинулась в путь довольно поздно. Жил Инка в лагере, вместе со своими воинами, а значит, задержку невозможно объяснить необходимостью сборов; она могла быть вызвана только военным советом, на котором мнения его советников могли разделиться. Это подтверждается и тем, что, приняв окончательное решение ехать в Кахамарку, Атауальпа послал к Писарро гонца с сообщением, что он прибудет вооруженным, как и испанцы в его лагерь. Это явно была уступка военным вождям, обеспокоенным, вероятно, непонятным отсутствием движения в лагере испанцев. Не видно было ни одного солдата, ни одной лошади. В качестве предосторожности индейцы выставили своих воинов вдоль дамбы, и еще несколько тысяч собрались на лугах по обе стороны движения процессии.

Основная часть армии Атауальпы находилась в то время в районе Куско, тем не менее испанцы стали очевидцами впечатляющего зрелища. Передовой отряд – состоял он, вполне вероятно, из часки, бегунов, поскольку одеты все были в клетчатые мундиры различных цветов, – медленно продвигался вдоль дамбы, подметая дорогу перед Инкой. За ними двигались три отряда, каждый в своей форме, с пением и танцами, затем «множество людей в доспехах, с большими металлическими дисками и коронами из золота и серебра». Это были, по всей видимости, вожди, числом около восьмидесяти, которые, по описанию, несли носилки Инки; и вот появился Атауальпа «в носилках, увешанных султанами из многоцветных перьев макао и украшенных пластинами из золота и серебра».

Атауальпа, очевидно, был одет гораздо пышнее, чем накануне вечером; кроме борла, его короткие волосы покрывали золотые украшения, а на шею надето ожерелье из крупных изумрудов – но более вероятно, что это была бирюза. Его внешний вид и вся эта сверкающая золотом кавалькада имели целью произвести впечатление, ибо Атауальпа в походе на юг привык использовать государственные регалии и драгоценности в качестве зримого свидетельства своего могущества. Его личную свиту составляли северяне, орехоне из Кито. Для них Атауальпа был больше чем очередной Инка – он воплощал в себе блестящую будущность покоренного севера.

Но основную массу воинов, скорее всего, составляли рекруты с завоеванных территорий, что, вполне возможно, оказало существенное влияние на дальнейшее поведение Атауальпы. Расстояние между двумя лагерями было не слишком велико – всего шесть километров, однако его хватило, чтобы Инка засомневался. В одиночестве вознесясь на носилках высоко над толпой, он ясно видел впереди за дамбой молчаливые, казавшиеся пустыми дома. Чувствовал ли он угрозу, исходящую от этого опустевшего города? Он не принадлежал, как Моктесума у ацтеков, к жреческому сословию. Он был сыном Солнца и богом. Бог не может колебаться. Но он был и человеком. В полумиле от Кахамарки он остановил процессию, приказал установить палатки и направил Писарро послание, сообщающее, что он проведет ночь в этом месте и вступит в Кахамарку на следующее утро.