Я следую за ней к бильярдному столу, где мы делим две партии и называем это ничья. Оттуда мы отправляемся в бар по набережной, где Трина поглощает такое количество шотов и пива, что убило бы человека вдвое крупнее ее.

На самом деле, это облегчение. Вкус старой жизни без сопутствующего затемнения. И это невероятно, то, что ты замечаешь, когда ты не впустую. Как парень, который пристает к Трине во втором баре. Она думает, что ему двадцать пять, но на самом деле ему под сорок, с загаром, ботоксом и полосой загара от пропавшего обручального кольца. Тем не менее, он хорош для пары напитков, прежде чем она подстрекает его к микрофону караоке для шуток и хихиканья, как будто он ее личный придворный шут. Мне было бы жаль этого чувака, если бы я не была уверена, что где-то дома есть ребенок, чей колледжный фонд будет немного легче после этого кризиса среднего возраста.

— Ему не было сорока, — настаивает она слишком громко, когда я сообщаю ей, в то время как мы тащимся по набережной в поисках нашего следующего места. — Это было освещение!

— Детка, у него были белые волосы на груди.

Трина вздрагивает, дрожь отвращения, которая вибрирует в каждой конечности. Она издает сухой рвотный звук, в то время как я вою от смеха.

— Нет, — стонет она.

— Да, — подтверждаю я между смешками.

— Ну, где ты была? В следующий раз подскажи мне. Сделай сигнал рукой или что-то в этом роде.

— Что означает язык жестов для отвисших, обвисших яичек?

Теперь мы обе бьемся в истерике.

Променад ночью — это полоса огней и музыки. Магазины с неоновыми вывесками и яркими витринами. Люди высыпают из баров под конкурирующие саундтреки, смешивающиеся во влажном соленом воздухе.

Рестораны во внутреннем дворике ломятся от туристов и сувенирных чашек. Примерно через каждые десять шагов молодой парень кричит о выпивке два за один или бесплатном укрытии.

— Живая музыка, — говорит один из них, протягивая руку, чтобы дать Трине бледно-зеленый флаер музыкального заведения за углом. — Никакого закрытия до полуночи.

— Ты играешь в группе? — Вспышка интереса вспыхивает в ее глазах.

У Трины есть в ней что-то такое. Кокетливая в смутно угрожающей манере поведения. Это истерика, когда она немного выпьет. Когда она выпила много, это похоже на зажженную петарду, которая заглохла. Ты стоишь там. Ожидание. Наблюдение. Уверена, что в тот момент, когда ты попытаешься вмешаться, она взорвется и заберет с собой твои пальцы и брови.

— Э-э, да, — говорит он, пряча свой страх за настороженной улыбкой. Некоторым парням нравятся горячие, пугающие, а у некоторых есть чувство самосохранения. — Я играю на бас-гитаре.

Он симпатичный, в стиле панк-рок Disney Channel. Ребенок, который вырос с родителями, которые поощряли его творческие начинания и ставили тарелку со свежеиспеченным печеньем, пока он делал домашнее задание.

Я никогда не пойму хорошо приспособленных.

— О. — Плотоядная ухмылка Трины превращается в гримасу. — Ну, нет, еще один идеалбный.

Тем не менее, мы принимаем приглашение, хотя бы потому, что это ближайший туалет, который не требует предварительной покупки.

Вместе мы с Триной стоим в очереди в темном коридоре, увешанном концертными фотографиями в рамках и граффити. Пахнет дешевым спиртным, плесенью и потом с запахом духов.

— Ты понимаешь, что, вероятно, сглазила этого бедного парня, верно? — Я говорю ей.

— Пожалуйста.

— Серьезно. Ты только что повесила на него десять лет плохого настроения. Что, если он должен был стать следующим великим американским басистом? Теперь он собирается закончить тем, что будет пылесосить плинтусы на автомойке Spit Shine.

— Миру нужны басисты, — говорит она.

— Пол Маккартни играл на басу.

— Это все равно, что сказать, что Санту можно трахнуть. Это отвратительно, Жен.

Шесть женщин, спотыкаясь, выходят из туалета с одним унитазом. Мы с Триной идем по очереди. Она брызгает водой на лицо, пока я писаю. После того, как мы обе закончили и вымыли руки, Трина достает из сумочки маленькую пудреницу. Под ней маленький пластиковый пакетик с белым порошком. Она окунает палец, чтобы набрать немного в ноготь, и втягивает его в нос. Берет другой в другую ноздрю, затем размазывает излишки по зубам, высасывая их досуха.

— Хочешь шишку? — Она протягивает пудреницу мне.

— Я в порядке.

Кокаин никогда не был моим пороком. Я много курила и пила, как моряк. Но я никогда не соблазнялась более сложными вещами.

— О, да ладно. — Она пытается сунуть это мне. — Я ничего не сказала всю ночь, но твоя трезвость начинает становиться помехой.

Я пожимаю плечами.

— Я думаю, у тебя достаточно кайфа для нас обоих.

Большие глаза-блюдца умоляют меня.

— Давай же. Совсем немного.

— Но тогда кто помешает тебе пойти домой с некоторыми продавцами автомобилей средних лет?

— Ты верно подметила, Уэст. — Отступая, она щелкает закрывает пудреницу и кладет ее в сумочку.

Каждому свое. Я не осуждаю Трину. У всех нас есть свои механизмы преодоления трудностей, и я не в том положении, чтобы винить кого-либо за их недостатки. Только не я.

— Итак, эта твоя трезвость, — размышляет она, когда мы выходим из туалета и находим хороший столик для шоу. — Ты серьезно об этом?

Я медленно киваю.

— Да, я так думаю.

На самом деле, я довольно горжусь собой. Целую ночь вместе, и я еще не запрыгнула на стол или не угнала велотренажер. Я все еще хорошо провожу время, ни разу не выпив. Это прогресс.

Достав из сумочки фляжку, Трина кивает.

— Тогда выпьем за это. Пусть твоя печень принесет тебе много лет здоровья и процветания.

Черт возьми, если Трина сможет принять новою меня, может быть, еще есть надежда. Может быть, я действительно смогу добиться этого изменения, и я не просто обманываю себя. Наша вечеринка увеличивается во время концерта. Группа друзей, с которыми мы учились в средней школе, проходит мимо нашего стола и подвигает несколько стульев. Некоторых, таких как Колби и Дебра, я не видела годами. Когда вторым актом