Пил он чай из красной лозы – местное варево, которым иногда травили муравьёв.

Банашар подошёл и опустился на лавку напротив.

– Помысли я об этом – сказал бы, что всё это время искал тебя, мастер-сержант Смелый Зуб.

– Вот только мыслитель из тебя никакой, верно? – Здоровяк и не подумал поднять глаза. – Если ты меня искал – так уж точно. То, что ты здесь сейчас видишь – это спасение… нет, скажу лучше, стремительный побег… Одному Худу известно, кто решает, будто эти жалкие недоумки, которых мне присылают, заслуживают называться рекрутами. В малазанской армии, Бездной клянусь! Мир рехнулся. Весь, без остатка.

– Привратник, – сказал Банашар. – Наверху лестницы, в Паяцевом замке. Страж ворот, Смелый Зуб, я полагаю, вы с ним знакомы. Говорят, он служит там не меньше, чем ты тренируешь солдат.

– Есть знакомства, а есть знакомства. Этот старый горбатый краб, давай я тебе кое-что про него расскажу. Я мог бы посылать на эту лестницу легион за легионом моих славных маленьких рекрутов, со всем оружием, какое у них есть, и они никогда бы мимо него не прошли. Почему? Я скажу тебе почему. Не в том дело, что Луббен – какой-то там особый мастер, или Смертный Меч, или что-то такое. Нет, просто у меня мозгов в одной левой ноздре, где я пальцем ковыряю, больше, чем у всех моих так называемых рекрутов вместе взятых.

– Это ничего не говорит мне о Луббене, Смелый Зуб, но лишь о том, сколь невысокого ты мнения о своих рекрутах, а это мне и без того понятно.

– Вот именно, – подтвердил тот, кивая.

Банашар потёр лицо.

– Луббен. Послушай, мне надо кое с кем поговорить. С тем, кто сиднем сидит в Паяцевом замке. Я передаю послания, они попадают Луббену в руки и… ничего.

– Так с кем ты хочешь говорить?

– Я предпочёл бы не называть.

– А, с этим.

– Выходит, Луббен сбрасывает все мои послания в осклизлый спускной жёлоб, выплески из которого так красочно расписывают скалы под ним?

– В оскли-какой? Нет. Я тебе так скажу. Что если я туда отправлюсь прямиком, возьму этого, которого ты предпочёл бы не называть, за его длиннющую старомодную косу на макушке и пару раз как следует встряхну?

– Сомневаюсь, что это поможет.

– Ну, лично меня бы это взбодрило. Пойми правильно, не то чтобы у меня были какие-то особые обиды, но чисто из принципа. А может, этот, которого ты предпочёл бы не называть, с тобой просто говорить не хочет, ты об этом не думал? Или о таком тебе думать не хочется?

– Мне нужно с ним поговорить.

– Важное дело, да?

– Да.

– Имперских размеров?

– Нет, по крайней мере, я так не думаю.

– Давай вот что. Возьму я его за косицу и свешу с башни. Можешь снизу мне дать сигнал. Если я его туда-сюда покачаю, это будет означать, он говорит: «Всё отлично, поднимайся скорее сюда, старый друг». А если я просто его уроню – тогда наоборот. Ну, или у меня просто руки устали и он выскользнул невзначай.

– Ты не хочешь пойти мне навстречу, Смелый Зуб.

– Это не я к тебе, а ты ко мне за стол сел.

Банашар со вздохом откинулся назад.

– Ладно. Я понял. Давай, чаем тебя угощу…

– Ты что, теперь отравить меня вздумал?

– Ясно. Тогда как насчёт Малазанского тёмного? Кувшинчик напополам?

Громадный солдат подался вперёд, в первый раз за всё время встретившись с Банашаром взглядом.

– Так-то лучше. Видишь ли, у меня тут траур, вообще-то.

– О?

– Новости из И'гхатана. – Он хрюкнул. – Вечно какие-то новости из И'гхатана, верно? В общем, друзей я там потерял.

– А.

– Так что нынче вечером, – пояснил Смелый Зуб, – я собираюсь надраться. За них. Не могу плакать, когда не пьян, понимаешь?

– Зачем тогда чай из красной лозы?

Смелый Зуб окинул взглядом зал таверны и широко ухмыльнулся кому-то из недавно зашедших.

– Спроси вон у Норова. Зачем пьют чай из красной лозы, а, старый скособоченный ублюдок?

– Плакать сегодня решил, Смелый Зуб?

Старшина кивнул.

Норов плюхнулся на стул, угрожающе заскрипевший под его тушей. Воспалённые глаза вперились в Банашара.

– От этого у него слёзы делаются цвета крови. Говорят, он только раз такое раньше устраивал, когда помер Дассем Ультор.

Нижние боги, и почему я должен при этом присутствовать?

– Это мне урок, – пробормотал Смелый Зуб, вновь опуская голову. – Не стоит верить всему, что тебе говорят.

Банашар нахмурился, пристально глядя на собутыльника. А это ещё к чему?

Кувшин эля возник на столе словно из ниоткуда, сотканный их общей жаждой, и Банашар, избавленный от дальнейших наблюдений – и от всех прочих сложностей мыслительного процесса, – расслабился, предоставляя этому вечеру идти своим чередом.

«Да, господин (или госпожа), он сидел со старыми солдатами, делал вид, будто он такой же, как они, хотя на самом деле просто самозванец. Сидел там всю ночь напролёт, пока Куп не выволок его за порог. Где он сейчас? В своей вонючей, грязной каморке, где же ещё, слеп и глух ко всему миру. Да, воистину, для мира Банашар мёртв».

Дождь лил стеной, потоки воды струились по зубчатым стенам, из бойниц, а туча над головой за последние двадцать ударов сердца словно бы просела ещё ниже, поглотив вершину старой башни. Окно, из которого Жемчуг смотрел наружу, некогда являло собой высшее достижение островной технологии: сплавлением песка здесь сумели получить пузыристое, рябое, но в остальном почти прозрачное стекло. Однако век спустя поверхность его покрылась патиной радужных разводов, и мир снаружи выглядел пятнистым, как незавершённая мозаика, фрагменты которой расплавил некий всепожирающий огонь. Хотя языки пламени были не видны Жемчугу, он с пугающей уверенностью знал, что они совсем рядом, и сколько бы дождя ни извергали из себя небеса, это ничего не меняло.

Ничем иным, но именно огнём был уничтожен его мир. Огонь забрал у него единственную женщину, которую он когда-либо любил. И не было ни прощальных объятий, ни слов утешения, ни взаимных заверений. Нет, лишь этот вечный нервный танец друг вокруг друга, в котором желание мешалось со злостью, – и ни он, ни Лостара так и не сумели сделать шаг навстречу.

Даже здесь, за этих крохотным окном и толстыми каменными стенами он мог слышать скрип и стоны потрёпанного, ржавого флюгера на крыше, под резкими порывами ветра, взявшего Паяцев замок в осаду. Они с Лостарой ничем от этого флюгера не отличались, их точно так же кружило, бросало то туда, то сюда… беспомощные жертвы высших сил, не поддающихся контролю. Не поддающихся даже пониманию. Убедительно ли это звучало? Едва ли.