Южнее Кюстрина на пладцарме около Франкфурта сержант Николай Новиков из стрелкового полка читал надписи, нацарапанные на боках ближайших танков: «От Москвы до Берлина», «50 километров до логова фашистского зверя»… Новикова лихорадило от возбуждения. Его энтузиазм подхлестнула пылкая и оптимистичная речь одного из политруков полка. Эта зажигательная речь так взволновалаНовикова, что он немедленно написал заявление о приеме в коммунистическую партию.[41]

В бункере на холме над Кюстринским плацдармом маршал Жуков нетерпеливо вглядывался в темноту. Рядом с ним стоял генерал-полковник Чуйков, защитник Сталинграда и командующий головной 8-й гвардейской армией. С самого Сталинграда Чуйков мучился экземой, особенно сильно поразившей руки: чтобы защитить их, он носил черные перчатки. И сейчас, нетерпеливо ожидая начала наступления, он нервно потирал затянутые в перчатки ладони. «Василий Иванович, — вдруг спросил Жуков, — все ваши батальоны на позициях?» Чуйков ответил быстро и уверенно: «Уже сорок восемь часов, товарищ маршал. Я все сделал так, как вы приказали».

Жуков взглянул на наручные часы. Устроившись у смотровой щели, он сдвинул на затылок фуражку, уперся локтями в бетонный выступ и тщательно настроил бинокль.

Чуйков поднял воротник шинели, натянул поглубже меховую шапку, чтобы приглушить грохот орудий, подошел к Жукову и настроил свой бинокль. Штабные офицеры сгрудились за ними, а некоторые вышли из бункера, чтобы наблюдать снаружи.

Теперь все уже молча вглядывались в кромешную тьму. Жуков снова взглянул на часы, затем в бинокль. Медленно тянулись секунды… Наконец Жуков тихо сказал: «Пора, товарищи. Пора». Было ровно четыре часа утра.

Три красные ракеты взвились в ночное небо и на показавшееся бесконечным мгновенье окутали Одер ярко-красным светом. А потом на Кюстринском плацдарме вспыхнула «тысяча солнц», как вспоминал военный корреспондент Павел Трояновский.

140 огромных зенитных прожекторов, фары танков, грузовиков и другого транспорта сфокусировались на немецких позициях. Генерал-полковник Михаил Катуков, командующий 1-й гвардейской танковой армией, был застигнут врасплох. «Откуда, черт побери, взялись все эти прожектора?» — спросил он Н. Попеля, генерал-лейтенанта из штаба Жукова. «Один черт знает, — ответил Попель, — но я думаю, что обчистили всю противовоздушную оборону Московского округа». После того как вспыхнули прожектора, прошла, может, секунда, затем взлетели три зеленые ракеты, и заговорили орудия Жукова.

С оглушительным, невообразимым грохотом фронт взорвался орудийными залпами. В артобстреле, которому не было равных на Восточном фронте, двадцать тысяч орудий залили огнем немецкие позиции. В безжалостном свете прожекторов на тихие немецкие деревни за западным Кюстринским плацдармом хлынул подвижный огневой вал.

Взметнулись фонтаны из земли, бетона, стали, деревьев, вдали загорелись леса. В смертоносном фейерверке тонны стали вгрызлись в цели. Ураган взрывов даже вызвал возмущения в атмосфере. Годы спустя пережившие тот кошмар немцы живо припоминали странный горячий ветер, вдруг пронесшийся по лесу, сгибая молодые деревья и поднимая в воздух клубы пыли и мусора. И солдаты по обе стороны фронта никогда не забудут яростный грохот орудий. Земля содрогалась так сильно, что дрожали и люди и снаряжение.

Артиллеристы на батарее сержанта Свищева вопили во все глотки, но кровь все равно текла из их ушей. Страшнее всех грохотали «катюши», или «сталинские органы», как прозвали их немцы. Ракетные снаряды срывались с установок огненными пачками и рассекали ночь, оставляя длинные белые следы. Ужасающий шум, производимый ими, напоминал капитану Голбову скрежет громадных стальных блоков. Несмотря на страшный грохот, обстрел пьянил Голбова, и, как он вспоминал, «все вокруг него были возбуждены так, словно вступили в рукопашный бой с немцами, и стреляли из своего оружия, хотя не видели цели». Глядя на изрыгаемое пушками пламя, он вспомнил слова своей бабушки о конце света, «когда загорится земля и всех нечестивцев поглотит огонь».

Под грохот артподготовки войска Жукова начали выдвигаться с Кюстринского плацдарма на западные берега Одера. В авангарде шла вымуштрованная 8-я гвардейская армия Чуйкова, а перед ней катился сплошной заградительный огневой вал. Севернее и южнее Кюстрина, где предстояло форсировать разлившуюся реку, саперы наводили понтоны и сколачивали заранее подготовленные секции деревянных мостов. Не дожидаясь мостов, войска пересекали Одер в самых разных десантных судах.

В наступление шли части, сражавшиеся под Ленинградом, Смоленском, Сталинградом и Москвой; солдаты, прошедшие до Одера полконтинента. Они видели свои города, поля и деревни, стертые с лица земли немецкими пушками; семьи многих были убиты немецкими солдатами. Для всех них это наступление имело особый смысл. Они жили ради этого мгновения мщения. Немцы лишили их всего, у них больше не было дома, им оставалось лишь идти вперед. И они яростно рвались в бой. Столь же свирепо были настроены тысячи недавно освобожденных военнопленных. Красная армия так сильно нуждалась в пополнении, что им, истощенным, измученным пытками, голодом и болезнями, дали оружие. И теперь они рвались в наступление, полные жажды мести.

Подбадривая себя криками, словно дикие племена, русские войска устремились к воде по восточным берегам Одера. Захваченные лихорадкой наступления, они не могли и не хотели ждать лодок или мостов. Голбов в изумлении смотрел, как солдаты в полном обмундировании форсируют реку вплавь. Повсюду подпрыгивали над водой головы плывущих солдат. Многие цеплялись за пустые канистры, доски, стволы деревьев — за все, что держалось на воде. Это была фантастическая картина, словно «огромная армия муравьев переплывала ручей на листьях и прутиках». Одер кишел лодками, до отказа набитыми людьми, плотами со снаряжением и пушками.

Голбов увидел своего друга, полкового врача Николаева; великан бежал к реке, волоча за собой до смешного крохотную лодку. Голбов знал, что Николаев «должен был остаться за линией фронта в полевом госпитале, но вот он уже, рыча, как медведь, садится в свою лодчонку». Никакая сила не могла остановить эту лавину.

Неожиданно обстрел прекратился и воцарилась оглушительная тишина. Канонада длилась тридцать пять минут. В командном бункере Жукова трезвонили все телефоны, и сколько это продолжалось, никто не мог сказать; все в той или иной степени оглохли. Штабные офицеры начали принимать первые донесения командиров Чуйкова. «Пока все идет, как планировалось», — сообщил Чуйков Жукову. А через несколько минут поступили еще лучшие новости, и он с гордостью объявил: «Взяты первые цели».