Со стен падали картины, разбивались вдребезги оконные стекла и зеркала. Со шпиля церкви в Мюнхеберге слетел крест, и повсюду завывали собаки.

По выжженным руинам восточных районов Берлина гуляло эхо отдаленных громовых раскатов. В Кепенике витал легкий аромат горящей хвои. В Вейсензе и Лихтенберге вдруг поднялся ветер, и отчаявшимися призраками заметались в окнах занавески. А в бомбоубежищах Эркнера вдруг проснулись их обитатели, но не от шума, а от тошнотворной вибрации земли.

Многие берлинцы поняли природу этих звуков. В квартире Мерингов в Панкове, где прятались Велтлингеры, Зигмунд, артиллерист Первой мировой войны, сразу узнал отдаленные раскаты интенсивной артподготовки и разбудил свою жену Маргарет. По меньшей мере один берлинец заявил, что своими глазами видел, как стреляют русские батареи. В пятом часу утра шестнадцатилетний Хорст Рёмлинг, забравшись на семиэтажную башню в западном конце Вейсензе, смотрел на восток в бинокль.

Затем Хорст сообщил соседям, что видел «вспышки залпов русских пушек», но мало кто ему поверил — Хорст считался в лучшем случае невоспитанным мальчиком с буйной фантазией.

Этот звук не достигал центральных районов, хотя кое-кто из берлинцев и уверял, что слышал что-то необычное. Большинство думали, что стреляют зенитки или детонируют бомбы, не разорвавшиеся во время ночного авианалета, который продолжался два часа двадцать пять минут, или рухнуло одно из взорванных зданий.

Одна маленькая группа гражданских лиц почти сразу узнала, что началось русское наступление. Это были телефонные операторы главпочтамта на Винтерфельдштрассе в Шенеберге. Через несколько минут после начала артподготовки отдел междугородной связи телефонного узла засыпали звонками. Нервные деятели нацистской партии из районов, прилегающих к Одеру и Нейсе, звонили своим начальникам в Берлин. Шефы пожарных бригад спрашивали, следует ли пытаться тушить лесные пожары или вывозить снаряжение из охваченных пожарами районов. Начальники полицейских участков звонили своим боссам, и все старались прозвониться к родственникам. Как через многие годы вспоминали операторы, почти все те разговоры начинались двумя словами: «Это началось!» Старшая телефонистка Элизабет Мильбранд, благочестивая католичка, достала четки и беззвучно стала произносить молитвы.

К восьми утра 16 апреля почти весь Берлин услышал по радио, что «на Одерском фронте продолжается массированное наступление русских». Новости сообщались осторожно, но нормальному берлинцу уточнения не требовались. От знакомых и родственников, живущих за городом, люди узнавали, что наступил наконец момент, которого они страшились больше всего. Любопытно, что на этот раз люди с улицы знали больше Гитлера. Фюрер еще спал в своем бункере. Он удалился в свою комнату около трех часов ночи, и генерал Бургдорф, его адъютант, строго-настрого приказал его не будить.

Призрачный подземный мир бункера в это утро даже оживился: в приемной, коридоре-вестибюле и маленьком конференц-зале стояли вазы с яркими тюльпанами. Это один из садовников имперской канцелярии срезал цветы с клумб, уцелевших в разбомбленных садах. Бургдорфу идея понравилась, так как Ева Браун любила тюльпаны.

Невенчанная первая леди рейха прибыла в бункер накануне ночью и привезла подарки фюреру от старых мюнхенских друзей. Одну книгу прислала баронесса Бальдур фон Ширах, жена бывшего лидера гитлерюгенда. Герой этого романа переносил все несчастья, не теряя надежды. «Оптимизм, — говорил он, — это ощущение, что все хорошо, когда все плохо». Баронесса подумала, что ее выбор очень уместен. Книга называлась «Кандид» и принадлежала перу Вольтера.

* * *

Сначала Жуков информации не поверил. На командном посту в Кюстрине в окружении офицеров своего штаба он недоверчиво вытаращился на Чуйкова, а потом разразился гневными криками. «О чем вы говорите, черт побери? Что значит — ваши войска залегли под огнем?» — кричал он на командующего 8-й гвардейской армией. О дружеском обращении по имени сейчас не могло быть и речи. Чуйкову случалось наблюдать Жукова в гневе, и он совершенно спокойно сказал: «Товарищ маршал, временно они залегли или нет, наступление безусловно будет успешным. Однако пока враг сопротивляется ожесточенно и задерживает нас».

На наступающие войска и поддерживавшие их танковые части обрушился сильный артиллерийский огонь, объяснил Чуйков. К тому же территория оказалась труднопроходимой для бронетехники. Самоходные орудия и танки беспомощно буксовали и вязли в трясине Одер-Бруха (Одерского болота). Немцы один за другим подбивали и поджигали увязшие танки. Пока, сказал Чуйков, его 8-я гвардейская продвинулась всего на пятнадцать сотен ярдов. Жуков, как вспоминал генерал Попель, дал выход своей ярости «потоком чрезвычайно сильных выражений».

Что же случилось с наступлением, которое, как предполагалось, будет неудержимым?

На этот счет существует ряд мнений, как обнаружил генерал Попель, опросив высших офицеров Жукова. Генерал Михаил Шалин, командир корпуса 1-й гвардейской армии (генерал-лейтенант М.А. Шалин — начальник штаба 1-й гвардейской танковой армии. — Пер.), сказал: «Я уверен, что перед нашим наступлением немцы вывели с передовой войска на вторую линию обороны на Зеловских высотах. Следовательно, большинство наших снарядов падало в пустоту». Генерал Василий Кузнецов, командир 3-й ударной армии, ожесточенно критиковал план 1-го Белорусского фронта: «Мы придерживались привычной тактики, а немцы давно знают наши методы. Они отвели войска на добрых восемь километров. Огонь нашей артиллерии крушил что угодно, но только не врага».

Генерал Андрей Гетман, ведущий эксперт танкового боя и командир корпуса 1-й гвардейской танковой армии Катукова, и критиковал и гневался, особенно из-за прожекторов: «Они не слепили главные силы врага. Я скажу вам, что они на самом деле творили: они высвечивали наши танки и пехоту для немецких артиллеристов».

Жуков был абсолютно уверен, что его мощные армии сокрушат противника, и, хотя не думал, что наступление будет легким, и предчувствовал тяжелые потери, не мог даже представить себе, что немцы в состоянии остановить его армии. Как он впоследствии сказал, он «рассчитывал на быстрый прорыв вражеской обороны», однако пришлось признать, что «удар по первому эшелону оказался неадекватным» и «возникшие препятствия могут замедлить наступление».

Жуков решил изменить тактику и быстро издал ряд приказов: бомбардировщикам сосредоточиться на артиллерийских позициях врага; собственной артиллерии начать обстреливать Зеловские высоты. Затем он сделал еще один шаг. Хотя первоначально его танковые армии должны были вступить в бой только после захвата Зеловских высот, он решил использовать их немедленно. Генерал Катуков, командующий 1-й гвардейской танковой армией, случайно оказавшийся в командном бункере, получил ясный, недвусмысленный приказ непосредственно от маршала: «Захватить Зеловские высоты любой ценой». Жуков преисполнился решимости уничтожить врага и расчистить путь на Берлин. Маршал был не из тех, кто позволит нескольким удачно расположенным вражеским пушкам нарушить свои планы и уж тем более пропустить к Берлину Конева. Разгневанный Жуков собрался покинуть командный пост, и офицеры вежливо расступились, но он вдруг повернулся к Катукову и рявкнул: «Ну! Что вы тут стоите? Пошевеливайтесь!»