— Ну, мне пора. Сегодня ты обедаешь дома?

— Нет, старик, — ответил Жан-Марк. — Я занят.

По дороге домой Даниэль повторял точно заклинание: «Я выдержал, выдержал…» Но он уже свыкся с этой мыслью, и она больше не вызывала в нем ни малейшего волнения.

Было около восьми утра, когда Мадлен и Франсуаза вылезли из машины и пошли по пляжу. В такую рань туристов наверняка не встретишь. Закрытые кабинки тянулись вдоль плоской пустыни с небольшими блестящими озерцами. Сердитый ветер гнал песок по дощатой дорожке. Отлив еще не кончился, и зеленое, мутное море волновалось под белесым небом. Один только вид этого безбрежного простора вызывал у Мадлен желание броситься в воду, колотить по ней руками и ногами до изнеможения. Она не раз предлагала Франсуазе искупаться вместе с нею, но девушка отказывалась… Можно было подумать, что она боялась хотя бы на миг обрести вкус к жизни. Отгородившись от всех, она казнила себя за то, что у нее есть тело, лишая его малейших радостей. Тут могли помочь только терпение, мягкость и такт. За истекшие пять недель Мадлен ни разу не рискнула спросить племянницу о причинах ее подавленного настроения. Они жили бок о бок, снедаемые одной заботой, но говорили только о пустяках. Как долго еще продлится эта игра в жмурки? Неужели Франсуаза навсегда утратила способность радоваться жизни? Даже семейные события ее не интересовали. Она равнодушно приняла известие о том, что Жан-Марк выдержал факультетские экзамены, а Даниэль благополучно миновал первую ступень бакалаврских. Оба они звонили, чтобы поделиться этими новостями, но Франсуаза не пожелала взять трубку. Теперь Жан-Марк собирался в Америку, а Даниэль на Берег Слоновой Кости, оба написали ей. Она рассеянно прочла эти письма и бросила их. Выбросила она и вызов на экзамен по русскому языку. Целый учебный год пропал даром! И все потому, что она влюбилась в человека, для которого была лишь развлечением! Но только ли поэтому?.. Сквозь нагромождение облаков проглянуло солнце.

— У меня это просто физическая потребность, — сказала Мадлен, — я обязательно должна войти в воду.

— Ну так иди! — сказала Франсуаза, останавливаясь.

— А ты не надумала?

— Нет, не хочется.

Они уселись на сухой песок. Мадлен расстегнула свое полотняное платье и сняла его, оставшись в купальном костюме. Она всегда стыдилась показываться в этом виде. Кусок жира. Неужели у нее так и не хватит мужества сесть на диету? Она провела руками по бедрам и вздохнула:

— Если бы я могла хотя бы не пить вина за едой! Ты должна отбирать у меня бутылку.

— Но ведь это доставляет тебе удовольствие! — возразила Франсуаза с бледной улыбкой.

— Только на минуту, а потом я ругаю себя. Мне нужно спустить десять, нет, пятнадцать кило…

— Кого ты собираешься соблазнять?

— Это нужно для меня самой! Мне кажется, если б я похудела, я бы чувствовала себя моложе, проворнее, веселее…

Мадлен растерла плечи и руки. Потом побежала к воде. Господи, какая она грузная, тело как кисель! Ледяная вода обожгла ее ноги. В упоении Мадлен вдохнула морской воздух. Вода была спокойной. Ее зеленое однообразие нарушала только белая кайма пены. Мадлен нырнула в набегающую волну. И сразу ослепла, потеряв всякую связь с землей. Потом воскресла в соленой прохладной стихии, которая лишает тело веса и легко несет его на себе. Освободившись от собственной тяжести, Мадлен поплыла кролем, широко, по-мужски взмахивая руками. Плечи ее плавно двигались, руки с размаху резали волну, ноги равномерно ударяли по воде. Однако Мадлен разучилась дышать, и метров через тридцать пришлось остановиться. Она совсем задохнулась, кровь стучала в висках. Мадлен легла на спину и неподвижно отдыхала на воде, которая то вздымалась, то опускалась, сверкая на солнце. Повернув голову, она увидела вдали, на пустынном, голом берегу, Франсуазу. Девушка сидела, обхватив руками колени. Хрупкая фигурка, отчетливо выделяющаяся на фоне огромного пляжа, казалась такой одинокой и беззащитной, что у Мадлен сжалось сердце. Не дав себе отдохнуть как следует, она поплыла к берегу.

— Вода великолепная!

Мадлен упала на купальную простыню и, мало-помалу переводя дух, приняла более свободную позу. От горько-соленого вкуса во рту захотелось курить. Она с наслаждением затянулась. Франсуаза подняла голову и, затравленно озираясь, проворчала:

— Ну вот! Уже идут!

И действительно, какие-то отдыхающие шли по дощатой дорожке мимо «Солнечного бара».

— Они нам не помешают! — успокоила ее Мадлен. — До девяти часов пляж, можно сказать, пустой.

Они долго сидели неподвижно, зажмурив глаза и подставив лицо солнцу, которое грело все сильнее. Даже не оборачиваясь, Мадлен чувствовала, как у них за спиной постепенно пробуждается Довиль: служащие пляжа раскрывают зонты, прислуга богатых отелей прогуливает породистых собак, на кортах отеля «Нормандия» теннисисты уже перебрасываются мячами. Вдали показалась группа всадников, скачущих галопом вдоль самой воды.

— Пора домой! — сказала Франсуаза.

Мадлен вытерлась, надела платье. Каждый раз повторялось одно и то же: едва Франсуазе представлялся случай увидеть новые лица, уйти от самой себя, отвлечься, она обращалась в бегство. Когда они сели в малолитражку, Мадлен предложила проехаться в Онфлер по Грасской дороге. Сиденья в машине были горячими от солнца. Сидя рядом с теткой, Франсуаза машинально теребила пальцами обрывок веревки. Видела ли она хоть что-нибудь вокруг себя? Мадлен вела машину медленно. Соленые после моря руки неприятно липли к рулю. Она не знала, о чем говорить. Между Мадлен и племянницей все чаще воцарялось молчание, тяжелое оттого, что ни одна не могла быть откровенной. Мадлен опустила окно, струйка ветра, обдав ее щеку, затерялась в волосах. Рокот мотора убаюкивал ее. Мадлен уже давно привыкла относиться к своей машине, как к зверьку, преданному и отважному. «Да, и к машине можно питать симпатию и благодарность. Вы только посмотрите, как бодро она карабкается по склону! Дороги здесь спокойные. Какой чудесный край! Теперь я уже не могла бы жить в другом. Даже в Париже!»

Добравшись до эспланады, Мадлен с материнской заботливостью выбрала место для машины в тени могучих раскидистых деревьев у часовни Нотр-Дам-де-Грас. Они с Франсуазой дошли до высокого и крутого обрыва и, едва преодолевая головокружение, посмотрели вниз — там, в туманной дали, смутно вырисовывалось устье Сены. Пока они оглядывали приветливые и тщательно возделанные просторы, подъехал автобус с туристами. Эспланаду, холм с распятием, площадку у обрыва сразу заполнили шумные люди, которые хотели прежде всего размяться и очень мало думали о красоте открывающегося отсюда вида. Франсуаза заторопилась к машине, но Мадлен решила затащить ее в часовню.

— Внутри она прелестна!

— Знаю. Мы с тобой уже были там.

— И ты не хочень еще раз посмотреть?

— Нет.

Это «нет» прозвучало так резко, что Мадлен взглянула на Франсуазу с удивлением. Лицо девушки выражало раздражение и страх. С тех пор как Франсуаза укрылась в Туке, она ни разу не посетила церковь. Воспоминание ли о самоубийстве мешало ей приблизиться к Богу, или отдаление от Бога толкнуло ее на этот шаг? Кто возьмется распутать клубок в душе верующего человека, впавшего в отчаяние? Колеблясь между смирением и бунтом, между дерзостью и боязнью, знает ли тот, чья вера в Бога пошатнулась, когда в нем зарождается безумное желание покончить счеты с жизнью? Мадлен взяла Франсуазу под руку и сказала бодрым голосом: