– Что ты сделал, Мансур? – вот так напрямую ждать нечего скажет так скажет

– Что? – Мансур засмеялся, вспоминая момент своего величия. – Единственное, что было нужно сделать: отдал юлу Чингисхану.

* * *

Двери оказались закрыты. Гог еще раз потряс массивную кованую ручку и удивленно пожал круглыми пухлыми плечами в атласной косоворотке:

– Закрыто. Коллеги – надеюсь, вы оба не возражаете против такого обращения? – согласитесь, что странно. Ведь парадный вход.

Они стояли перед Центральным домом муз. Слева на фасаде светилась надпись “Аптека 24”. Проходивший мимо сухонький старичок с пластиковой сумкой, набитой чем-то съестным и лекарственным, остановился, наблюдая, как Гог пытается открыть большую дверь старого особняка.

– Товарищ, – двадцать лет нового мира не выбили из старичка (звали его, кстати, Александр Первомаевич Старописемский, и в лучшие годы он служил по ведомству городского хозяйства, оттого и квартира в центре, на которую ныне претендовали неблагодарная дочь Вера и ее никчемный муж-прихлебатель из иногородних), так вот: двадцать лет нового капиталистического мира не выбили усвоенную за долгую советскую жизнь манеру обращения, – товарищ, вы в ЦДМ, что ли?

Гог обернулся к Александру Первомаевичу и ответил не сразу. Сделал мелкий шажок к старичку, взял того под руку и проникновенно, чуть более низким, чем обычно, голосом подтвердил предположение последнего:

– Именно, дорогой товарищ. Направляемся, как видите, с коллегами в Центральный дом муз. Сами, знаете ли, не чужды… э-э… музам.

Он указал на спутников, представляя их Александру Первомаевичу:

– Вот Магог Магогович, например, заслуженный труженик по этой части. Отражает, так сказать, действительность в разных приличествующих предмету формах.

– Художник, что ли, будете? – спросил любопытный Александр Первомаевич. – По портретам или по природе специализируетесь? Я слыхал, по портретам сейчас выгоднее. Вроде у богатых снова в моде заказывать.

– Магог Магогович скорее скульптор: работает резцом, – улыбаясь, сообщил Гог. – Предпочитает, понимаете ли, отсекать лишнее, ненужное. Подре́зать, вы́резать…

– Заре́зать, зарубить, – поучаствовал в беседе величественный Магог. – Можно и резцом. Хотя шашкой удобнее.

– Шашкой, хе-хе, – дробненько засмеялся Гог, – шашкой! Ах, шутник, шутник. Но, заметьте, он у нас заслуженный работник в своей творческой отрасли.

Александр Первомаевич с уважением взглянул на высокого в сером пальто: он ценил звания. “Надбавку, поди, получает, – подумал Старописемский. – Хотя какие нынче надбавки”.

– А Ибрахим Файзуллахович, они будут по музыкальной части, – продолжал откровенничать Гог. – Творят, понимаете ли, в области звуков. Сейчас они заняты фундаментальным произведением – симфонией “Звучи, страна родная”. – Он нагнулся к старичку и доверительно сообщил: – На создание симфонии, кстати, выделен бюджет Минкультуры. – Гог заговорщически подмигнул Александру Первомаевичу – понимаете как с госбюджетом-то творить сами человек опытный государственный

Александр Первомаевич компетентно поджал губы, опустив их морщинистые уголки, и кивнул веселому товарищу в косоворотке. “Из националистов, видать, – думал Александр Первомаевич. – То-то косоворотка на нем и колпак какой-то… народный. С Петрушками. Но вроде не из каза́ков. Интересно, что он с этим… чучмеком. Тоже мне, кому доверили государственную симфонию писать”.

Словно услышав его мысли (а так и было), Гог осклабился, сжал тощенькую ручку Старописемского и, понизив голос до громкого шепота, сказал на ухо:

– Сами понимаете, товарищ, политика: Россия для россиян. Чтобы все, так сказать, проживающие в ней народы чувствовали себя равными. И друг степей калмык, – указал он на Ибрахима. – Пар-то, Александр Первомаевич, пар-то выпускать надо.

“Откуда он знает мое имя?” – подивился Старописемский. Он открыл рот, но сказать ничего не успел.

– А как же, – развел руками, широко улыбаясь, Гог, – кто ж вас, голуба моя, не знает?! Такого человека.

И он вытащил из-под тугой, в обтяжку, жилетки желтоватую газету “Коммунальное хозяйство Москвы” за 1979 год. Александр Первомаевич сразу узнал ноябрьский выпуск: у него самого хранилось дома пять экземпляров.

– Вот. – Гог ткнул пальцем в третью страницу. – Отдел коммунального хозяйства города сумел в сроки подготовить отопительную систему к зимнему сезону. И кого благодарят? Кого?

Вопрос, понятно, был риторический: Александр Первомаевич хорошо помнил свое имя, набранное типографским шрифтом: горсовет благодарил его, Старописемского. И еще двенадцать других. Часто, вечерами, он вынимал из шкафа со старой одеждой эту газету и читал благодарность самому себе вслух. До этого читал жене, но теперь ее не было; остались лишь гадкая дочь Вера и паскудник-зять. Старописемский с ними не разговаривал.

Одно было странно: откуда у этого в косоворотке старая газета? Александр Первомаевич был уверен – нет, знал доподлинно: номера сохранились только у него, да еще две копии в Госархиве. Хотел удивиться, но странный сизый туман заполнил голову, вытеснив удивление, и Старописемский в одночасье забыл, чему, собственно, собрался удивляться. Он ощутил во всем теле пустоту, словно из него вынули внутренности и оставили ничем не заполненный каркас, внутри которого теперь звучала чужая мелодия.

Он потряс головой, прогоняя туман.

– А вы… сами, – только и мог сказать Александр Первомаевич, – по какой творческой профессии специализируетесь?

– Я-то? – приосанился Гог. – Я, душа-человек, больше, знаете ли, по административной части. – Он значительно посмотрел на разом оробевшего Старописемского. – Творческие люди – они ж как дети. За ними присмотр нужен. – И, глядя старичку в выцветшие от долгого созерцания мира глаза, явственно, выговаривая каждый слог, добавил: – Со стороны соответствующей госструктуры.

“Фээсбэшник, – догадался Александр Первомаевич. – Не иначе по поводу скандала в ЦДМ пожаловал”. Он смутно помнил, что ЦДМ хотели захватить, но не знал подробностей.

– Я, товарищ, хочу сказать, – Старописемский подался вперед, показывая готовность услужить, – что вход этот – с улицы – давно закрыт. Вам надобно б в арочку пройти, рядом с метро, а там уже в новое здание. Оттудова все и ходят.

Он мелко моргнул – слезились глаза – и осторожно, пробуя почву, добавил:

– Уж какой год. Вы, должно быть, давно не бывали.

– Давно, давненько, – согласился Гог. – Еще шельма Торлецкий и доходный дом свой не построил, да и Николаевского вокзала, признаться, не было, когда мы с Магогом Магоговичем посещали столицу. Кстати, – заметил он, – тогда Москва и не была даже столицей: Петербург был.

– Они из Питера приехали, – поделился Ибрахим с Александром Первомаевичем, – на час двадцать девять который.

Старописемский понял из сказанного не все, но одно усвоил: товарищи были питерские. “Самого люди, – внутренне ахнул Старописемский, – Владим Владимыча. Под себя ЦДМ забирают”.