Она пошла в парк посмотреть, как взлетают лебеди. В этот момент с ней случилось что-то, она не могла дышать. Она оглянулась. Лебеди были настоящими. Они дышали.

Она никому не говорила. Она не знала никого, кто понял бы, что лебеди действительно настоящие. Встречу с корреспондентом “Глоб” она отменила. Она ждала полуночи. Потом осторожно вышла из комнаты, спустилась вниз и выскользнула наружу. Она бежала сквозь темные улицы в парк. Вокруг не было никого. Она встала на самый край. Лебеди уже спрятались в свои гнезда, но еще слышны были их крики. Она вошла в холодную воду пруда. Она поняла, почему плачут эти птицы.

— Мэм, я думаю, вам лучше покинуть воду. Вернитесь на берег.

Человек в униформе светил прожектором прямо ей в лицо.

Каро не могла вспомнить, как оказалась здесь, стоящей в холодной воде пруда.

— Мэм, могу я узнать ваше имя?

Ее взбесил вопрос. Это не воспоминание. Это даже не сценарий. Конечно, она знает свое имя. Все теперь знают, как ее зовут. Каждый знает свое собственное имя, не так ли? Но она не могла выговорить его. Она не могла вспомнить его. Она стояла по горло в холодной воде, но это нормально, это всего лишь часть воспоминания.

Человек уже подплыл к ней на лодке, она успела разглядеть, что это совсем не Джон Мёрри. Вот это самое ужасное!

И она истошно заорала.

— Все в порядке, Каро.

Она увидела чье-то лицо. Оно выглядело очень знакомым. Темные волосы, пуговицы на свитере. Добрые, только слишком взволнованные глаза. Она хотела сказать, что не стоит волноваться, что, кажется, она даже знает его имя. Но кем была Каро?

Другая голова оказалась рыжей. Белые одежды. Должно быть, она вернулась в клинику. Она почувствовала укол — боже, как она ненавидит это! — иглы. Свет исчез. Все погрузилось во тьму. Ей хотелось услышать аплодисменты. Но их не было.

Огромное круглое пространство. Наверное, площадь. Острые углы словно пронзали эту площадь. Какие-то звуки, чьи-то движущиеся фигуры. Каро закрыла глаза. Снова открыла. Площадь постепенно освобождалась от всего. Светящийся круг лампы. Площадь оказалась окном, линии — венецианскими жалюзи. Голос и фигура принадлежали женщине.

— Привет, детка, — сказала Зоэ, склонившись над Каро. — Как ты себя чувствуешь?

Каро вытянула руку и дотронулась до ее лба. Это было не видение. Но слишком яркий свет разливался вокруг. В этом чувствовалось нечто нереальное.

— Я опять у тебя дома? — спросила Каро шепотом.

— А ты ничего не помнишь?

Каро качнула головой. Она помнила только холодную воду пруда и тянущие ее на дно мокрые туфли.

— Что случилось? Зоэ рассмеялась:

— О боже! Ты была, дорогая, на грани смерти от жуткого нервного срыва. Славным ребятам-медикам пришлось доставлять тебя сюда в смирительной рубашке, для приличия скрыв ее под плащом, чтобы не слишком пугать других пассажиров.

— Правда? — упавшим голосом спросила Каро. — Я ничего не помню.

— Конечно, — без всякого осуждения произнесла Зоэ. — Раз ты проглотила столько таблеток.

— Я сожалею…

— Теперь это уже не важно. Главное, что ты выкарабкалась. И врачи от тебя отстали. Прописали тебе длительный отдых и никаких лекарств. Вот что удивительно слышать от медиков.

— Мне некогда отдыхать. Я должна доиграть спектакли.

— Стивен все уладил. Остаток турне отложили, и никто не будет подавать в суд. Он очень головастый парень, скажу я тебе.

— Но, он, наверное, зол на меня.

— Совсем нет. Он очень встревожен. Как и все мы.

Зоэ потрепала ее по руке.

— Не терзай себя. Отдохни. На следующий год доиграешь запланированное и придумаешь что-нибудь новенькое.

Каро откинулась на подушку.

— Я больше никогда не выйду на сцену.

— Обидно, если так, — вздохнула Зоэ. — Ты заработала отличную прессу. Возможно, это не паблисити по первому рангу, но и с ним есть все шансы предпринять вторую попытку. Ты сумела заинтриговать пишущую братию, а это уже кое-что. Впрочем… — Зоэ привстала со стульчика. — Мы еще успеем потолковать об этом и многом другом. Отдыхай.

“Полгода. От силы год”, — вспомнилось Каро.

— Мне пора, — сказала Зоэ.

— А как насчет тебя? Я навязалась тебе на шею. Ты что, собираешься ухаживать за мной?

— Вот уж нет. Я только поделюсь с тобой медсестрой, которую мне пришлось нанять по настоянию этого идиота-доктора. Она изнывает от безделья, бедняжка. Пусть половину оплачиваемого времени уделяет тебе. Мне хватит и другой половины. Кстати, она здесь ждет за дверью. Флавия, — позвала Зоэ, и в комнату вошла молодая, крепкого сложения женщина. — Познакомься с Флавией. Флавия, это моя девочка, которую ты теперь будешь нянчить. Ее зовут Каро.

Медсестра просияла.

— Рада, что вы наконец проснулись.

Каро было странно подумать, что кто-то чужой будет заботиться о ней. Все это правда напоминало сказку. Она обвела взглядом сияющую от нестерпимо яркого света комнату и вспомнила хрустальный гроб, в котором, раскачиваясь, покоилась спящая царевна.

— Надеюсь, ты идешь на поправку, красавица. — Голос Стивена согревал ее.

— Прости меня, Стивен!

— За что? Наоборот, твое… — он замялся, подбирая нужное слово, — исчезновение только прибавило нам паблисити, подкинуло дров в огонь.

— То же самое говорит и моя мать. Рада, что хоть чем-то помогла общему делу.

— Не грусти. Тебе правда уже получше?

— Вроде бы да. Во всяком случае, я окружена такой нежной заботой.

— Это хорошо. Береги себя ради всех нас.

Каро решилась выйти на прогулку, поначалу недалеко, в сторону Беверли-Хиллз, и задержалась у лотков фермерского рынка.

Ее взгляд скользил по ярким лоткам. Палитра красок и ароматов дразнили. У Каро мгновенно появилась идея. Флавия была славной женщиной, но совсем никудышной кухаркой. Каро сама приготовит сегодня ужин для них с * матерью. Это будет запеченная свинина.

Уже возвращаясь домой, где-то на углу она обнаружила маленькую антикварную лавку. В витрине стоял кукольный домик, словно из эпохи британского короля Георга.

Она перешла улицу и замерла, разглядывая его. Потом вошла внутрь.

— Сколько стоит ваш домик? — спросила она у женщины, стоявшей за прилавком.

Зоэ лежала в кровати с закрытыми глазами.

— У нее был сильный приступ, — поведала Флавия шепотом.

Зоэ услышала, открыла глаза:

— Не бери в голову, деточка. Порадуй меня чем-нибудь.

Каро не уставала удивляться проницательности матери.