— Я хочу сделать музей старых кукольных домиков. Может быть, мне придется торчать там у входа и продавать билеты, но такая перспектива меня не смущает. А по стенкам музея развешу кое-какие фото из архива Зоэ. Пусть глаза детей наблюдают за посетителями.

Очки у Стивена вдруг затуманились, он снял их и протер пальцем уголки глаз.

— А как твои дела? — Каролин перевела разговор на другую тему. — Дети есть?

— Нет детей. Нет семьи. Один брак — сразу же после выпуска из колледжа — и скорый развод.

— Я случайно прочитала о твоей свадьбе. — Каролин, сказав это, невольно смутилась, добавила: — И как-то не решилась позвонить и поздравить.

— Неужели?

— Да.

Улыбаясь, он смотрел на нее.

— Послушай, я знаю, что ты можешь сейчас уйти, — он достал из кармана визитную карточку, — но если ты захочешь выпить кофе со мною, позвони. Здесь или в Нью-Йорке — не важно.

После церемонии Каролин поехала в дом, где когда-то жила Зоэ. Она не была там с тех пор, как мать переехала в Беверли-Хиллз.

Она запарковала машину и встала на мощеной дорожке. Все выглядело так же, как и тогда, когда она семилетней впервые оказалась здесь. Такой же тихий день. Те же пальмы. Те же цветы на апельсиновых деревьях. И Зоэ.

Она подошла к бассейну, который оказался гораздо меньше, чем она его помнила. Но все такой же голубой. На той же веранде все тот же стул из красного дерева.

Каролин сняла туфли и погрузила ноги в воду. Это оказалась довольно холодно в февральский день. Каролин думала о матери. Что бы хотела Зоэ, какой путь Каролин ей понравился бы. Она подняла руки и нырнула, одетая, под воду.

Это был самый счастливый момент в ее жизни.

Зоэ внезапно захотела гранатов. Она всегда любила эти странные фрукты.

Каро завела машину и поехала на фермерский рынок. Уже возвращаясь обратно, в витрине одной из антикварных лавочек она заметила крупную бриллиантовую брошь. И тут же, словно на отпечатанном снимке, она увидела шарф, обвитый вокруг высокой женской шеи и скрепленный именно этой брошью.

Каро почувствовала чье-то дыхание. Потом в автомобильном стекле появилось отражение. Женщина в ярком развевающемся по ветру шарфе. Это была Зоэ.

Каро нажала на газ. Уже подъезжая к дому, она знала, что случилось. Парадная дверь была распахнута.

Черная тушь оставляла дорожки на щеках плачущей Флавии.

— Мисс Каро…

Пакет с купленными для матери гранатами так и остался лежать на сиденье в машине.

Тишина, воцарившаяся в доме, была тягостней, чем любой шум. Каро прошлась по всем комнатам и слышала только свои шаги. Запах духов Зоэ пропитал воздух дома.

Каро уселась на полу, на оранжевом ярком ковре, который помнила с раннего детства. Флавия сказала, что в последние минуты Зоэ попросила достать из шкафа какую-то картонную коробку и положить возле ее изголовья.

Теперь Каро, слегка помедлив, запустила туда руку. Это были документы, касающиеся агентства Зоэ, — конверты с анкетами и характеристиками. И фото — личики и глаза, доверчиво смотрящие в камеру, а вернее, на Зоэ, стоящую за спиной фотографа.

Мальчики в ковбойских шляпах, и маленькие светловолосые девочки в шортиках или в швейцарских нарядах, и голые близняшки, заснятые в ванной вместе с любимой собачкой.

Все эти дети уже давно стали взрослыми и распрощались с мечтой о звездной карьере в кино. Каро представилось, как располневшая солидная мамочка рассказывает своей дочурке:

— Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я очень хотела попасть в Голливуд. И тетя, похожая на фею, в ярком шарфе вокруг шеи, повела меня в залитую ярким светом огромную комнату, множество людей улыбалось мне, а потом я увидела себя на экране, и моя мама плакала от радости.

Наверное, Зоэ осталась такой доброй волшебницей в памяти многих людей. Каро хотелось так думать.

Ее рука дотянулась до самого дна глубокой коробки и извлекла оттуда последнюю фотографию. Белокурая девчушка взобралась на ограждение шоссе и задорно махала оттуда проезжающим мимо машинам букетом маргариток. Каро невольно улыбнулась, узнав в этой девчушке себя.

Телефон вырвал ее из зыбкой пелены воспоминаний.

— Здравствуй, Каро, моя дорогая…

— Кто это?..

— Не помнишь? Херб Уиллер, поверенный твоей матери. Как самочувствие?

— Как положено в данный момент.

— Понимаю. Прими еще раз мои соболезнования. Так или иначе, но все мы там будем.

Он бодрился, но за наигранной жизнерадостностью угадывалась искренняя печаль. Каро подозревала, что Уиллера связывало с ее матерью нечто большее, чем просто деловые отношения, причем на протяжении многих лет.

— Я думаю, что стоит заскочить к тебе на пару минут сегодня. Кое-что надо уладить. Сущие пустяки, но без этого не обойтись.

— Конечно. Я готова подписать все, что требуется. Я буду вам благодарна, если вы все заботы возьмете на себя.

— Никаких забот и минимум бумаг. Зоэ все до цента оставила тебе.

Опустив трубку на рычаг, Каро опять вошла в кладовку матери и села на пол.

Она все оставила тебе…

Но Каро ничего не нужно. Она действительно ничего не хочет. Это ошибка, что она должна взять деньги матери. Она никогда не думала, что можно сделать с ними, как правильно ими распорядиться.

Ее взгляд упал на коробку.

Поминальная служба состоялась в субботу, недалеко от дома, где прошло детство Каро. Сколько раз они миновали это здание вместе — Зоэ за рулем, а Каро сначала в детском креслице, потом на заднем сиденье, за спиной у Зоэ, а потом уже рядом. Они мчались мимо, толкуя об очередных прослушиваниях, о нарядах, о фильмах, которые запускаются в производство.

Каро припарковала белый “Мерседес” на самом краю уже заполненной машинами больничной стоянки. Она вынула ключи из замка зажигания, вышла, хлопнула дверцей. На ней был ярко-красный шарф. Он развевался на ветру, как когда-то у Зоэ, и выглядел даже нарядно, но очень торжественно. Зоэ бы оценила.

Цветов было много. Часовня просто ломилась от них. Стояли огромные вазы с любимыми Зоэ орхидеями. От аромата, пропитавшего часовню, можно было запросто упасть в обморок. Каро быстро проглядела присланные карточки. Конечно, Бартон с супругой выразили свое соболезнование. Спустя несколько десятилетий, прошедших поле развода, бывший муж помнил, что Зоэ любила дорогие орхидеи.

В часовню начали впускать публику. Каро раздражало, что все постарались явиться обязательно в черном. Траур по матери должна носить только она, а к чему этот мрачный костюмированный бал. Все эти люди с облегчением переоденутся, едва добравшись до дома, и займутся повседневными своими делами.