– Я это знаю.

Свен с улыбкой покачал головой. Ладонь Марджери была по-прежнему черной, и Свен нежно провел по ней большим пальцем, затем задумчиво почесал в затылке:

– Итак, мы собираемся это сделать.

– Похоже что да.

Они посидели немного в темноте, каждый из них привыкал к мысли о новом и неожиданном будущем. Снизу доносилось тихое журчание голосов, стук тарелок, громыхание кастрюлей.

– Свен… – (Он тотчас же повернулся к ней.) – Как думаешь, вся эта борьба с наводнением, вытаскивание людей и черная вода не повредят ребенку? У меня начались боли. И я жутко замерзла. До сих пор не пришла в себя.

– Ну а сейчас что-нибудь болит?

– Вроде бы нет с тех пор, как… Впрочем, я не помню.

Свен тщательно обдумал ее ответ.

– Мардж, теперь от нас уже ничего не зависит, – сказал он. – Но ребенок в утробе – это частичка тебя. А если он частичка Марджери О’Хара, то, Богом клянусь, он сделан из железных опилок. Никакой другой младенец, кроме твоего, не смог бы пережить такой катаклизм.

– Кроме нашего, – поправила Марджери.

Она взяла Свена за руку и положила ее себе на живот. Он не сводил с Марджери глаз. С минуту она лежала неподвижно, чувствуя глубокий покой, исходящий от его ладони, и, словно отзываясь на это тепло, ребенок в утробе зашевелился, точно слабый ветерок подул, и глаза будущих родителей одновременно округлились. Свен бросил взгляд на Марджери. Он явно ждал подтверждения, что ему не показалось.

Она кивнула. И Свен Густавссон, мужчина, не отличавшийся особой эмоциональностью, провел рукой по лицу и поспешно отвернулся, чтобы Марджери не заметила его слез.

* * *

Миссис и мистер Брейди не употребляли бранных слов. И хотя их брак нельзя было назвать идеальным союзом двух родственных душ, оба они не любили домашних конфликтов. Испытывая здоровое уважение друг к другу, они редко позволяли себе обмен резкостями, так как после тридцати лет супружеской жизни каждый из них заранее знал, что́ услышит в ответ от другого, а потому старался избегать ссор.

Поэтому в вечер после наводнения в семье Брейди произошло нечто вроде сейсмического толчка. Проследив за тем, чтобы трех маленьких девочек накормили, умыли и устроили на ночлег в гостевой комнате, уложив Иззи в постель и дождавшись, когда все слуги уйдут, миссис Брейди объявила о желании дочери вернуться в Конную библиотеку непререкаемым тоном, сразу дававшим понять, что вопрос закрыт и обсуждению не подлежит. Мистер Брейди, которому пришлось дважды попросить ее повторить сказанное, дабы удостовериться, что он не ослышался, употребил несвойственные ему крепкие выражения. Возможно, его выбила из равновесия совокупность факторов: потеря машины и постоянные телефонные звонки с уточнением последствий наводнения для всех промышленных предприятий Луисвилла. Миссис Брейди ответила ему не менее эмоционально, гордо заявив, что понимает свою дочь не хуже самой себя и еще никогда так не гордилась Иззи, как сегодня. Конечно, муж может настоять на своем и сделать из Иззи вечно недовольную, неуверенную в себе домоседку, похожую на его сестру, а им хорошо известно, чем это все закончилось, или поощрить ту смелую, предприимчивую личность, до сих пор скрывавшуюся в девочке, которую они знают вот уже двадцать лет, и позволить дочери делать то, что ей нравится. И в пылу спора миссис Брейди добавила, что если для мужа мнение этого дурака Ван Клива важнее желаний собственного ребенка, то в таком случае она вообще не уверена, за кем была замужем все эти годы.

Эти слова сразили мистера Брейди наповал. В результате он ответил не менее резко. Несмотря на внушительные размеры дома, их голоса всю ночь эхом разносились по обшитым дубовыми панелями широким коридорам, к счастью не достигнув ушей трех маленьких девочек и буквально провалившейся в сон Иззи, а на рассвете, после достижения нелегкого перемирия, когда оба уже иссякли, измученные столь неожиданным поворотом многолетних супружеских отношений, мистер Брейди устало заявил, что ему нужно хотя бы часок вздремнуть, поскольку впереди у него тяжелый день восстановительных работ и одному Богу известно, как он теперь со всем этим справится.

Миссис Брейди, выпустившая пар после победы, почувствовала внезапную нежность к мужу, протянув ему руку в знак примирения. Час или полтора спустя именно в таком положении их и нашла служанка: полностью одетые, они храпели, взявшись за руки, на массивной кровати красного дерева.

В воскресенье утром, когда Марджери, склонившись над ведром теплой воды, мыла голову и, сполоснув волосы, скручивала их в толстый блестящий жгут, на кухню вошла Элис. Она невнятно извинилась, все еще сонная и немного заторможенная – прости, я не знала, что здесь кто-то есть, – и уже начала было пятиться к двери, однако, заметив выступающий живот подруги, обтянутый тонкой ночной рубашкой, застыла как вкопанная. Марджери покосилась на Элис, обмотала голову хлопковым полотенцем, но, неожиданно перехватив ее удивленный взгляд, выпрямилась и прикрыла пупок ладонью:

– Да-да, так и есть, я действительно беременна, уже на седьмом месяце, и я все знаю. Хотя это не входило в мои планы.

Ошеломленная Элис прижала руку к губам и вдруг вспомнила, как накануне вечером видела Марджери со Свеном в «Найс-н-квике»: она сидела у него на коленях, он бережно обнимал ее за талию.

– Но… – начала Элис.

– Похоже, я не слишком внимательно читала ту маленькую синюю книжицу. А зря.

– Но… что ты собираешься делать?

Элис не могла отвести глаз от округлившегося живота Марджери. Это было так странно. Грудь Марджери тоже налилась. Сползшая с плеча ночная рубашка открывала взгляду голубые вены, расчертившие полоску бледной кожи.

– Делать? А что я могу сделать?

– Но ты же не замужем!

– Замужество? Вот, значит, из-за чего ты переживаешь! – Марджери горько рассмеялась. – Элис, неужели ты думаешь, что меня хоть сколечко волнует мнение других людей?! Ну, мы со Свеном, считай, что женаты. Мы воспитаем нашу дочурку и будем любить ее сильнее, впрочем, как и друг друга, чем большинство женатых пар вокруг. Я буду ее воспитывать и научу отличать добро от зла, и, пока у нее есть мама с папой, которые ее любят, отсутствие кольца на пальце – это мое личное дело.

У Элис не укладывалось в голове, как женщина на седьмом месяце беременности может не переживать, что ее ребенок будет незаконнорожденным и, вероятно, даже попадет в ад. И все же, глядя на уверенность Марджери в своей правоте, на исходящее от нее сияние – ведь лицо Марджери буквально светилось, – трудно было назвать случившееся катастрофой.