– Что это ты, друг Абиг? – наконец отозвался бывший староста. – Я тут пытаюсь с новеньким познакомиться…

– Говорю же, в прострации он. Познакомишься позже.

То, что он сделал, по прежним меркам было равносильно выстрелу Гвембешу в затылок, да еще паре выстрелам в его соседей, сидящих справа и слева… Но сейчас у Абига не было ни власти, ни оружия, ни телохранителей и это меняло дело коренным образом.

В тишине, разлившейся по коридорам восточного крыла, поплыло острое ожидание беды. На Ферме дядюшки Тома` и за более невинные, на первый взгляд нарушения норм поведения, люди, случалось, отправлялись досрочно из мира живых к Усопшим Предкам. Терять-то сидельцам нечего – к пожизненному заключению срока не добавить, да и наказание за разборки с летальным исходом по африканским меркам не слишком страшное – темный карцер на месяц и урезанная вдвое пайка. Похоже, Гвембешу не понравилось, как Абиг его вразумлял. Тишина была зловещей.

«Да и хрен с тобой, – подумал Абиг. – Сколько можно мириться с этой мразью?!»

У Абига Бонгани, доросшего когда-то от рядового спецназовца до директора Бюро Безопасности Борсханы, это была не первая «ходка» на Ферму. В череде переворотов, мятежей и революций, он неоднократно оказывался в тюрьме, но спустя какое-то время возвращался на свой пост – чтобы на следующем историческом повороте особого борсханского пути вновь очутиться за решеткой. На перемещение из камеры обратно в свой кабинет, могло уйти от недели до года, в зависимости от того, как скоро очередная новая власть осознавала, что ей придется сложно без людей, которые были вхожи в закулисье власти предыдущей… Именно оттуда, из закулисья, и управлялась свободолюбивая африканская страна, бюджет которой напрямую зависел от транснациональных алмазных и золотодобывающих корпораций, а самые важные политические решения претворялись в жизнь посредством «Черных леопардов», которыми нужно было уметь командовать… А Бонгани умел и это. Причем, что особенно важно, избалованные своей элитарностью «Черные леопарды» охотно ему подчинялись.

Но последняя отсидка явно затянулась. Семь долгих лет Абиг Бонгани прозябает в бетонно-решетчатой камере. Правда, у него есть матрац, брошенный чьей-то заботливой рукой на холодный пол, иногда охранник протягивает через решетку связку ананасов или бананов, но это единственные льготы, которые хотя и вызывают злую зависть Гвембеша, однако, по существу, ничего не меняют. Семь лет без единого проблеска надежды. Из того, что он мог узнать о действующей власти – по тем крохам информации, которые докатывались до него, Абиг понял: нынешние руководители пришли надолго. То ли внешние силы научились наконец контролировать плохо сконструированный и криво собранный борсханский паровой котел, то ли сами «движущие силы» выдохлись на резвой революционной карусели, мчась по заколдованному кругу нищеты и кровопролитья – но президент Кинизела Бело, возглавивший страну семь лет тому назад, похоже, не собирается покидать свой пост, по крайней мере до окончания второго срока, начавшегося этой зимой. Еще семь лет на Ферме – это много, слишком много.

Абиг устал ждать. В молодости, в казарме БББ, они играли в «русскую рулетку» – один патрон в барабан «Тауруса», раскрутить, прижать ствол к виску и нажать спуск… Он любил рисковать, и ему всегда везло, хотя двое из постоянных игроков вышибли себе мозги прямо у него на глазах. Поэтому он и решил выйти через запасной выход – в прямом и переносном смысле. Имелась в виду пожарная лестница, ключ от которой висел в отдельной связке на поясе дежурного охранника.

День назначен: сегодня, в дежурство Тафари, который когда-то стоял на посту у входа в Бюро безопасности, и десятки раз в день принимал стойку «смирно» и отдавал честь проходящему мимо Бонгани. Рефлекс настолько въелся в его плоть и кровь, что он и сейчас побаивался бывшего начальника и делал Абигу маленькие поблажки, которые были в его власти. Теперь из-за этой преданности ему предстояло умереть, – сразу после того, как основной свет в коридоре будет погашен на ночь. Если Абиг подзовет его и пожалуется на здоровье, Тафари, вопреки инструкции, подойдет к решетке и позволит схватить себя за горло. Руки у Бонгани сильные, и навыки рукопашного боя он не забыл: вырвать кадык несчастному охраннику – дело нескольких секунд, потом снять с пояса ключи, открыть камеру, через пожарную лестницу выскочить на задний двор, а там – как распорядится судьба… Может, удастся по хозпостройкам подобраться к забору и, перемахнув через него, уйти в джунгли, а может, придется поймать пулю, выпущенную бдительным часовым с вышки… В любом случае, неопределенность и ужас пожизненного заключения закончатся уже сегодня. Как говорится: лучше ужасный конец, чем ужас без конца!

После обеда их повели на прогулку. В бетонный дворик выводили по десять человек из соседних камер, которые все равно имеют возможность общаться между собой. Час на свежем воздухе, хоть и под палящим солнцем, как-то разнообразил бесконечность заключения, тем более что во время прогулки наручников не надевали: два автоматчика сверху наблюдали за каждым движением арестантов. Абиг вначале хотел остаться в камере, но любое нарушение обычного порядка привлекает внимание, а это было ему совершенно ни к чему, особенно сегодня!

Обиженный Гвембешем старик на прогулку не вышел, поэтому в прогулочном дворике оказалось девять заключенных. Между собой они не разговаривали: молча разбрелись по тесному дворику – кто-то ходил по периметру вдоль шершавых стен, кто-то, тренируя атрофированные мышцы, делал физические упражнения, кто-то просто смотрел сквозь проволочную сетку на небо, от вида которого уже успели отвыкнуть. Бонгани приседал и отжимался – он тщательно поддерживал себя в форме, так как не собирался провести за решеткой всю жизнь. Несколько раз он ловил на себе ненавидящий взгляд Гвембеша, но не обратил на это внимания – какое дело матерому «черному леопарду» до селянина из захолустья!

Однако, через некоторое время бывший староста подошел вплотную.

– Ты много на себя берешь, друг Абиг! – процедил он, кривя толстые губы, и избегая смотреть в глаза. – Ты забыл, кто я!

Бонгани даже головы не повернул, будто рядом пролаяла собака.

– Я – друг президента, близкий друг! Меня оболгали, но господин Бело разберется во всем и меня выпустят, – Гвембеша трясло, будто в лихорадке, по лицу катились крупные капли пота, вытаращенные глаза с красными прожилками и расширенными зрачками были явно глазами психически нездорового человека. То, что он говорил, подтверждало это впечатление.

– А ты забыл об уважении, Абиг! Ты помешал мне наказать какого-то жалкого старика! Ты посмел оскорбить меня – друга президента!

Бонгани взглянул на противника в упор. Многих такой взгляд мгновенно приводил в чувство. Но не в этот раз. Гвембеш злобно скалил редкие зубы, а одну руку все время держал за спиной. Но главное – холодный взгляд «леопарда» не подействовал отрезвляюще: Гвембеш явно не владел собой и готов был в любую секунду наброситься на врага… А Бонгани никогда не ждал нападения, и всегда действовал на опережение.

– Раз! – челюсти Гвембеша клацнули – сокрушительный удар мощного кулака опрокинул сельского старосту на пол, звякнул о бетон выпавший из кулака гвоздь.